Поднялась и Гундега.
Кривошеий сказал ей:
— А ты давай-ка домой, набегалась за день, как бешеная собака. Мы втроем управимся.
— Управимся, — подтвердил я, а Дзидра, как обычно, промолчала.
Бывшая дижкаульская Гундега, уж не знаю, как ее теперь звали, повернулась, чтобы уйти, но остановилась и обратилась к нам с Дзидрой:
— Уже заранее — большое спасибо за то, что выручили в трудную минуту. А все-таки хочется из интереса спросить: вас привели сюда убеждения или что-то другое?
Я по-военному щелкнул каблуками.
— Глубочайшее и искреннейшее убеждение в том, что уборка картофеля — самая дрянная работа на свете и что назавтра я буду от нее избавлен.
Она усмехнулась:
— Что ж, и такое убеждение годится. Завтра сможете спать у меня дома хоть до вечера.
В дверях она снова обернулась:
— Уважаю убежденных людей.
Вскоре кривошеий задал нам работу — на сортировке высушенного зерна. Там было штук восемь воронок, и из каждой сыпалось другое зерно: из первой — самое тяжелое, из последней — легкое, одна полова, только скот кормить. Моя обязанность была — заменять полные мешки пустыми так, чтобы ни зернышка не просыпалось на пол, а потом, когда Дзидра завяжет мешок, уложить его — каждый сорт в отдельный штабель. В действительности, пока я оттаскивал полный мешок, Дзидра натягивала на башмак триера пустой и только после этого завязывала полный; бечевку ока держала в зубах. Разогнуть спину было некогда. Мешки из-под двух последних воронок — или башмаков, или сапог, кто как их называет, — были легкие, словно набитые пухом, зато из-под двух первых — будто налиты свинцом. Руки сразу чувствовали, когда нужно было подкинуть такой пятерик, чтобы уложить в штабель. Хорошо, что я, выпив чефиря, мог справиться сам; пускай уж Дзидра завязывает, достаточно она сегодня пособирала за меня картофель. Когда я устроил перекур, мускулы заныли, напомнила о себе и одеревеневшая спина. Но тут дядя Янис не знаю, какая у него была фамилия, — вытащил из укромного уголка початую бутылку самогона. Дзидра только пригубила:
— Невкусно. Зачем люди только пьют всякую дрянь: водку, крепкий чай, черный кофе?
Мы не ответили. Да Дзидра, кажется, и не ждала ответа. Похоже, она спрашивала самое себя.
Я, в свою очередь, поинтересовался у кривошеего:
— А что, у вас тут еще гонят это добро?
— Еще как! Если ты исправно выходишь на работу, не воруешь в колхозе свеклу или картошку и дома не устраиваешь больших скандалов, то никто не станет к тебе придираться. Мы тут приспособились по-другому.
