Стали, конечно, знакомиться. Один с бородкой говорит:
– Зачем вам все это?
А я ему в ответ:
– Сердце болит.
Он протягивает мне таблетку. Доктор.
– Строго под язык.
Взяла. Не смотрю. И он на меня не смотрит.
Говорю, Томка, сон!
– Вы же на меня хотели посмотреть, но не смотрите. Это и есть любовь?
– Да, – отвечает.
– Застенчивость кому же помогла?
– А вы хотите отдаться не глядя?
И так укорил меня, чеховский заморыш, что я уже почти и расхотела.
Еду, терпеливо переживаю несуществующую любовь.
Слушай! Потому что я бы так тебе не наврала, если бы не приснилось. А тут – взятки гладки и полный приговор. Еду, как ты понимаешь. Того с бородкой уж нет.
На голубичной все высыпали – собирают. Кусты высокие. Ягода пьяная. На два литра – десять литров воды и два с половиной кг сахара. Ну и перчатка с дырочкой. Я все запоминаю. А у самой – любовь невостребованная.
Мимо бежит мужичок с мелким лицом. Я к нему – с тайной своей – про время спрашиваю. Он показывает часы, улыбаясь. Циферблат темный. И дальше бежит. Если бы не убежал, непременно бы влюбилась. Дорогой, несостоявшийся.
Пошли «Земляничные поляны». Все – в наркоте детства. Кому что – мне розовое платье мелькает и каски, на которых я в Сестрорецке тянулась за Улановой.
Залезаю кое-как в трамвай с полными сумками. Откуда ни возьмись, возникает мужичок, который давеча убежал от меня.
– Вам кто сказал?
– Не помню, – отвечаю, – но ведь, кажется, звон я т.
Хватает мои сумки и запихивает под свободные сиденья. Уселись. Подружились.
На «Зеленом лугу» играют в волейбол. Мне среди них тот с бородкой чудится. Но проворный сосед приглашает меня на пару шариков мороженого и рюмочку ликера. Иду, конечно.
Прямо под косматой березой – парусиновые грибы. Тут же растут вазы с искусственными цветами и колышутся светопроводящие волокна. Все как полагается. Какой-то французский шансонье успешно лезет в душу. Пьем зеленый ликер – зеленее, чем трава.
У спутника моего неожиданно глаза расцветают, говорим о чем-то, соревнуясь в остроумии и тонкости, уже и руки понемногу участвуют. Не замечаю, как начинаем целоваться. Я снова себе не принадлежу – плыву, поддерживаемая шансонье и моим любимым, по волнам чьей-то памяти.
Трамвайщик снова созывает нас. Мы будем ехать, держа друг друга за руки, и весело комментировать окружающую жизнь. Такая, ну ты знаешь, томительная проволочка, лучшее вообще, что может быть.
Солнце, которое и не думало садиться, колет сквозь листву иголочками. А мне кажется, бедой какой-то от клюквенных болот тянет. Но хорошо. Засахарившиеся клюквенные мхи. Только ложки не хватае т.
