Пертелоп стоял выпрямившись; на его лице застыло выражение предельного идиотизма. Он пару раз сглотнул, поднял левую руку и пошевелил пальцами.
— Улыбайся, Лам, — прошипел он уголком рта, — кажется, нас снимают на телевидение.
Быстрее скорости света — это очень быстро. И, как несложно догадаться, очень темно.
— Ох!
— Прости.
— Это была моя нога.
— Ну ладно, будет тебе. Я же сказал: прости.
— В следующий раз смотри, куда наступаешь.
Лощеный, обтекаемый, практически лишенный трения и темный, как канализационная труба в шести футах от конца, величественный звездный крейсер совершал прыжок сквозь необъятные просторы космоса, как гигантская кошка. Далеко внизу — так далеко, что само расстояние казалось всего лишь еще одной обманчивой иллюзией, — Земля апатично вращалась вокруг своей оси, в то время как Время неожиданно для себя обнаружило, что его безжалостно волокут вверх по эскалатору, работающему на спуск.
— Во имя всего святого, Джордж, что ты там вытворяешь с этим чертовым чайником?
— Прости.
— Вообще-то этой сонной корове давно пора бы уже вернуться. Я просто умираю от голода.
— Так же, как и все остальные, Саймон. Вся разница в том, что мы не устраиваем из этого такого представления.
— Да ну? А разве твоего мнения кто-нибудь спрашивал, Присцилла?
— Я не Присцилла. Я Аннабель.
— А я — Присцилла. Ты только что поставила свою чашку мне на голову.
— О боже, Присцилла, прости, пожалуйста.
— Я не Присцилла. Я Джордж.
На борту звездного крейсера «Хроногатор» существуют три вида Времени: время земное, время относительное и время, в течение которого они находятся взаперти на этом маленьком, тесном и, прежде всего, темном корабле. Третья разновидность обладает наиболее странными свойствами. Создается такое впечатление, что она длится вечно.
— Ну все, это безнадежно. Я пошел за пиццей. Никто не хочет составить мне компанию?
— Но послушай, Джордж…
— Это Тревор. Джордж — это я.
— Послушай, Тревор, ты не можешь этого делать. Это ведь научный эксперимент, понимаешь ты? Мы тут развлекаемся с тканью причинности как таковой; я хочу сказать — один Бог знает, какой вред мы приносим самим своим пребыванием здесь. Если ты ни с того ни с сего свалишься в середину двадцатого столетия и начнешь тыкаться повсюду со своей «большой куатро стажионе», трудно даже представить, что может произойти. Так что лучше сядь и заткнись, хорошо?
Последовала абсолютная тишина.
— Тревор! Ты понял, что я сказала?
— Я не Тревор. Я Ник.
