Государство и корпорация | страница 3



Национальная государственность — дитя своего времени, эпохи Модернити, имеющая в основании феномен городской, коммунальной культуры (бюргерство, гражданство), тогда как, скажем, мозаичная, слабо связанная государственность, основанная на отношениях вассалитета, была характерна для времен сословного мира и пространств феодального общества (где принадлежность к сословию и вассалитет заменяли гражданство). Так же и имперская (универсалистская, синкретичная) форма государственности переживала различные коллизии и фрагментацию, переродившись в конце концов в государственность национальную.

ХХ век — время транзита, столетие социальных революций (от «революции масс» в начале столетия до сменившей ее уже в наши дни «революции элит»). В определенном смысле мир глобализировался, пожалуй, еще в конце позапрошлого века. Правда, это была несколько иная, «зональная» глобализация, осуществленная в виде «больших имперских пространств», одновременно объединивших и разделивших планету в соответствии с принципом «эффективного управления». Но взаимодействие сообществ, взаимопроникновение культур, ускорение социальной динамики были налицо.

Крах империй — «континентальных» после Первой мировой войны и «океанических» через некоторое время после Второй — унифицировал формат государственности в пользу nation state. Но пик распространения национальной государственности стал в то же время порогом «мира за горизонтом», расположенного уже по ту сторону ландшафта Модернити. Мир стремительно усложнялся, так что требовалось либо его упростить, либо управлять им по-новому.

Корпорации на протяжении нескольких столетий эпохи Модернити также претерпевали метаморфозы. В сущности, находящуюся ныне под ударом — сразу по нескольким направлениям — национальную государственность можно было бы под определенным углом зрения определить и описать как своеобразную «национальную корпорацию», обладающую определенными историческими и культурными особенностями. Например, можно в этом ключе проанализировать генетику американской государственности, частично спроектированной еще на борту «Мэйфлауэра» и реализуемой в дальнейшем как амбициозный проект, имеющий долгосрочное ценностное целеполагание. Кстати, определение американского правительства в качестве «администрации» примечательно для русского слуха именно в данном контексте.

Густой же замес европейского политического класса — этого генетического предшественника «четвертого сословия» — анализировал в свое время Макс Вебер, отмечавший наличие в среде профессиональных политиков представителей различных социальных групп: клириков-клерков, интеллектуалов-грамматиков, знать, лишенную удельности, многочисленную прослойку патрициата-джентри, юристов-судейских, литераторов и журналистов — всей этой свиты силы, бессильной самой по себе. Но бессильной лишь до той поры, пока овеществленная в ходе постиндустриальной революции мысль не становится самостоятельной силой в динамичном и сложном мире, что привело в конце концов к своего рода историческому конкордату — смыканию «политического класса» (управленцев) и «класса правящего» (владельцев).