— Кресло как кресло, — сказал я, — только уж очень низкое. Рюмку мимо рта пронесешь.
— Не пронесешь, — сказал Олег, заходя за спинку. — Это, брат, кресло непростое. Мне его из Японии привезли.
Где-то сзади щелкнул переключатель, и вдруг я почувствовал, как кожаное сиденье подо мной шевельнулось, точно какое-то существо, запрятанное в его толще, проснулось и потянулось спросонок. Инстинктивно напрягшись, я попытался вскочить.
— Сиди, сиди, — Олег Николаевич легонько надавил мне на плечи. — Это только начало. Обработаем тебя по полной программе.
Ребята просто помирали от хохота, видя мою растерянность, веселились на халяву. А кресло тем временем усиливало свою активность. С тупым упорством оно мяло, крутило, толкало мою спину, ноги, руки на подлокотниках. Хотелось встать, избавиться от этой механической возни под тобой, но я продолжал сидеть и улыбаться, точно получал от этого огромное удовольствие.
— Вот до чего япошки додумались, — улыбался Ефремов, ходя кругами вокруг меня и любуясь мною, как экспонатом на выставке. — Сидишь, к примеру, читаешь, а эта штука тебя массирует. Класс!
— Великолепно, — с облегчением сказал я, чувствуя, как толчки подо мною становятся все слабее и слабее.
Бешеное кресло наконец-то устало. Ткнув меня в спину напоследок несколько раз своими резиновыми кулачками, оно окончательно затихло. Я тут же притащил с кухни табуретку…
Разошлись мы поздно. Выйдя из подъезда, я остановился в изумлении: на город выпал легкий снежок. Он был свеж, наряден и по-детски беззащитен. Ни один след не успел тронуть эту задумчивую белизну. Машин на Тверской не было, и я пошел поверху, соединяя края тротуаров неровной строчкой своих шагов.
Перейдя улицу, я оглянулся. Напротив сумеречной громадой высился уснувший дом, из которого я недавно вышел. В большой «сталинской» квартире на одном из его этажей, наверное, готовился ко сну ее хозяин — художественный руководитель Художественного театра. Легкое покашливание застарелого курильщика гулким эхом отзывается в пустоте комнат. Поскрипывает старый паркет: хозяин с зажженной сигаретой в пальцах, последней перед сном сигаретой, ходит по безлюдной квартире. Сна нет и в ближайшие часы — он знает это — не предвидится. Он входит в гостиную. Свет уличного фонаря, отражаясь в лакированной столешнице, разгоняет ночной сумрак. Стол убран, кресла с одинаковыми промежутками окружают его. От гостей остался лишь чужой запах сигаретного дыма. Легким движением он откатывает японское кресло и не спеша усаживается в него. Прохладная упругая кожа высокой спинки приятно холодит затылок. Поколебавшись, стоит ли в такой поздний час принимать массаж, он все-таки нащупывает тумблер и включает его. Кресло завозилось под ним, и резиновые кулачки с безразличной последовательностью стали мять и поглаживать его.
