Пройдя через освещенное тусклым светом фойе, я вышел на улицу. Солнце в золотом мареве медленно опускалось к горизонту, все было залито тем же ровным и теплым светом, от которого слепило глаза, и лицу, стоило только подставить его под солнечные лучи, – становилось тепло. Совсем как в детстве, когда пропадаешь на улице целыми днями, но, на мгновение остановившись и взглянув в сторону заката на уходящий день – и лицо ласкают те же теплые лучи, стоишь, зажмурившись, и ждешь чего-то приятного и удивительного. Прохожие были довольны этим днем, они завершали его в приятной медлительности и лености, сидели на открытых верандах, гуляли по городу. Уже совсем скоро они отправятся домой, сядут за свои большие накрытые столы, во главе которых будут сидеть отцы семейств, жены будут суетиться и следить за порядком, а сварливые старики и неспокойные дети будут пререкаться и шуметь – идеальный мир.
Я медленно двинулся вверх по улице, рассматривая витрины и прислушиваясь к разговорам прохожих. Невозможно было представить себе в этот день, что есть что-то еще, кроме этого тепла, солнца и ласкающего ветра. Невозможно было поверить, что существует смерть. Это был вечный день, который можно было проживать бесконечно много раз, и каждый из них был новым и незнакомым, но таким же нескончаемым и возвышенным. Но это было на поверхности, существовал целый пласт реальности, темный и мрачный, который всегда находился рядом, за тонкой завесой дня, скрывался там до поры, не давая о себе знать, иногда очень долго, и я уже, бывало, преставал думать и помнить об этом – и тогда-то он и появлялся, со всей неотвратимостью давая понять, что я вновь в его власти, и что эта временная передышка – всего лишь короткая пауза, которая закончилась. Но сейчас я не забыл о нем – даже в такой замечательный день, затерявшись в толпе счастливых людей, я твердо знал, что в скором времени возненавижу их всех. Я уже начал хорошо разбираться в своих приступах, возникающих всегда без особых на то оснований и причин, но всегда приносящих с собой отчаяние, страх и зудящую боль в сердце.
В городском парке пели птицы, шумела вода в фонтане, и листья на старых деревьях чуть покачивались на слабом ветру. Я присел на скамейку и сквозь ветки деревьев пытался разглядеть огромный памятник на мраморном постаменте; стоявший в центре площади, он упирался головой в низкое вечернее небо и волевым жестом поднятой правой руки указывал куда-то в даль. Я закурил и попытался вспомнить что-нибудь такое, что бы я хотел сохранить в своем сердце до последнего момента, до самого конца. Трудно было найти что-либо определенное в моей памяти – и детство, и период юности не были ничем для меня примечательны, позднее я просто жил так, как этого требовали мои жизненные обстоятельства. Учился, работал, надеялся, что мне повезет, но все это было напрасно – если бы мне удалось это понять еще тогда, быть может, я смог бы изменить свою жизнь к лучшему.
