Четверг. Если накануне все прошло гладко, и в среду удалось нажраться, то четверг проходит быстро и незаметно, подернутый легкой дымкой вчерашних воспоминаний, и лишь горьковатый привкус во рту напоминает о том, что завтра пятница.
Пятница. Вот я и доплелся до конца недели, дополз, долетел на подрезанных крыльях.
Тут уж можно и пошутить с реальностью, и не начинать прямо с утра, но, выжидая момента, смаковать его неминуемый приход, и как только почувствуешь – вот он! – начинать пить и пить, не останавливаясь, на любом этаже, и в любом коридоре, и в каждом кабинете, куда забросит тебя в этот день. Единственное, что нужно помнить в пятницу, так это то, что пить мало – это значит вредить себе. Чем сильнее нажрешься в пятницу вечером, тем легче будет встречать утро понедельника.
САТИН. Брось! Люди не стыдятся того, что тебе хуже собаки живется… Подумай – ты не станешь работать, я – не стану… еще сотни… тысячи, все! – понимаешь? все бросают работать! Никто ничего не хочет делать – что тогда будет?
КЛЕЩ. С голоду подохнут все[4].
«С голоду подохнут все» – сколько обреченности в этой фразе, если вдуматься в нее, насколько ярко она показывает бессмысленность человеческой жизни и работы всего человеческого сообщества, которое живет и трудится лишь для того, чтобы есть, и лишь для того, чтобы продолжать такую жизнь. «Зачем?» – спрашиваю я.
Зачем?
Для того, чтобы разобраться с этим, никогда не бывает слишком рано или слишком поздно.
Но решившись – не стоит медлить.
Впервые я увидел ее на одной из главных улиц этого небольшого провинциального города: она вышла из дверей магазина с бумажным свертком в руках, прошла мимо меня, и я не смог отказать себе в удовольствии повернуться и посмотреть ей в след. Что-то с ней было не так, какая-то обреченность была в ее походке, во всем ее теле. Я еще некоторое время смотрел, как она медленно шла сквозь вечернюю толпу, то исчезая, то на мгновение вновь появляясь в пестрой массе людей и, уже совсем потеряв ее из виду, я двинулся вместе с людским потоком вниз по бульвару. Образ этой женщины, только что яркий и живой, начал пропадать, и совсем скоро его вытеснили мои привычные мысли. Что мне было теперь до нее да и вообще до всего остального мира, для себя я уже все решил, и был сосредоточен только на себе.
Прежде чем приехать, я привел в порядок свои дела и расплатился с долгами, чтобы никто после не говорил, что отсутствие денег было решающим фактором для моего поступка. Я не хотел, чтобы обо мне вообще что-либо говорили, вспоминали, а тем более сожалели о том, что вовремя не смогли понять моих замыслов. Трудно передать, до какой степени раздражения доводили меня мысли о том, что люди будут говорить обо мне, если все же узнают о случившемся – они будут называть меня другом, товарищем, хорошим человеком, будут говорить, что я всегда был готов прийти на помощь, что я мало успел, но многого хотел добиться – но я-то знаю, что все эти слова ничего не стоят.
