Раб, дотоле гладивший ее лодыжки под невесомыми шальварами, вскочил, согнулся в поклоне и исчез.
«В конце концов, – размышляла Салима, – от этого европейца хоть пахнет мужчиной… Что мне радости в ласках евнухов да в золоте и камнях?»
Никколо Мануччи с наброшенной на голову шалью, ведомый за руку рабом, едва слышно ступая, сдерживая дыхание, вошел в покои Салимы.
Полутьма и журчание фонтана, и запах неведомых, туманящих голову духов и розового масла – говорят, его изобрела мать Нур Джахан, но разве не оно сводило с ума ненавидевшего этот аромат Пилата в Иудее, под сводами крытой анфилады дворца Ирода?
«О боги, боги мои! И при луне мне нет покоя», – возникла и исчезла в голове Мануччи мысль. Когда и где он ее слышал, и при чем здесь луна, если солнце еще в зените?!
– Подойди, – скрипнув зубами, сказал евнух, – госпожа больна…
Никколо приблизился, когда с его головы сняли шаль.
Салима лежала за занавеской и тихонько постанывала, якобы от боли.
– Я должен осмотреть больную, – недоуменно обратился к евнуху лекарь.
Но тот свирепо завращал белками глаз и замотал головой.
Стоны чуть усилились.
– Протяни руку, гяур, – выжал из себя раб и закрыл глаза.
Мануччи протянул руку в щель занавески и почувствовал, как его ладонь схватили горячие пальчики и стали сдавливать и пощипывать, и наконец прижали к груди под тонким муслином…
«Быть мне лейб-медиком! – торжествуя, подумал Никколо. – Я уж покажу этим варварам, что такое Европа! Быть мне богатым! Быть!»
25 октября 1627 года, Лахор, Индия
– Но кто, кто, кто?! Откройте мне, боги!
Джихангир внял наставлениям врачей и теперь вместо двадцати чашек спирта двойной очистки в день выпивал лишь шесть чашек смеси из двух частей вина и одной части арака.
Впрочем, он компенсировал недостаток действия алкоголя опиумом, четырнадцать, о боги, боги, четырнадцать зернышек в день…
Листья и травы в жаровне предсказателя судеб обуглились, баранья лопатка потемнела.
– Кто?! – возвысил голос Джихангир.
– Смотри, – тихо ответил ему гадатель, – и ты увидишь…
11 октября 1920 года, станция Даурия, Россия
В штабном вагоне атамана Семенова почти не слышны крики и шум лихорадочной погрузки на станции. Вагон стоит на запасных путях, в тупичке, подальше от суеты, подальше от паники и агонии, подальше ото всего, что может помешать выполнить то, что еще возможно.
Кроме Семенова, в вагоне лишь Унгерн, Анненков и князь Бекханов.
Никто не нарушает тишины, но ничего и не прочесть на лицах. На широкоскулом лице князя, на лицах Семенова и Анненкова с явной азиатчинкой лишь отрешенность. В конце концов, кто из них не был под смертью десятки раз?! Когда-нибудь же должно кончиться это везение, господа…
