Владимир молча слушал монолог. Ему не приходилось раньше беседовать с пьяными, не входило это в его планы и на этот раз. Но, тем не менее, он вынужден был говорить с Энрике, несмотря на его состояние.
– Расскажите мне о Кэт. Как она оказалась в Лондоне?
– Она уехала к своей матери. Шофёр отвёз её в тот дом. Больше мне ничего не известно. Я не знаю, как она оказалась в Лондоне и в той квартире… А вы, собственно, кто такой? – только теперь спохватился Энрике.
– Меня зовут Владимир Бобров. Я брат Татьяны Бобровой, в её квартире и произошла вся эта трагедия, – Владимир сделал паузу, ожидая реакции Энрике на упоминание имени сестры – тот мог просто-напросто выгнать его сейчас из дома, ведь Татьяна на всю Англию объявлена убийцей. Но Энрике молчал, и Владимир продолжил: – Мою сестру обвиняют в убийстве. Меня тогда не было в стране. Я ничего не знаю о происшедшем. Я хочу докопаться до истины.
– Копай, дружище, – махнул своей пьяной головой Энрике. – И поспеши, у тебя мало времени: сегодня пятница, – он глянул на старинные напольные часы, – через 43 минуты уже будет суббота. А во вторник опишут имущество… И мне уже ничего не будет принадлежать. И тебе копать больше не разрешат…
«Для этого человека счёт пошёл уже на минуты, – подумал Владимир. – Его можно понять. Он навсегда прощается с родным домом, где родился, вырос, мечтал здесь растить детей и здесь же умереть». Несмотря на то, что Владимир отчаянно не любил пьяных, он почувствовал симпатию к этому человеку. Изрядная порция алкоголя не только не добавила ему агрессивности, но и не заглушила в нём некоторого миролюбия… и боли. Отчаянной боли, идущей откуда-то издалека, может быть, из детства или юности.
– У нас трое суток, – заключил Владимир. – За это время надо суметь что-то найти. Для начала скажите: есть ли у вас враги, которые желали бы смерти вашей племяннице?
– Нет, – отрицательно покачал головой Энрике.
– А что вы сами думаете об этом преступлении?
– Ничего.
– То есть никаких подозрений у вас нет?
– Нет.
– А я могу… ну, допустим… посмотреть какие-нибудь бумаги вашей семьи, документы – это может помочь расследованию.
– Иди, читай всё, что хочешь, пока я здесь. А потом замок со всеми бумагами выставят на аукцион, и всякие денежные мешки будут торговаться за эти стены. И будут продавать мой замок как памятник старины не в фунтах стерлингов, а в гинеях. Вульгарные фунты здесь не пройдут. Только аристократические гинеи – всё-таки в них 105 пенсов, а не 100, как в фунтах. Наследие Норфолков заслуживает того, чтоб его продать за гинеи… Слышите? – Энрике обратился к картинам с предками. – Зря вы совершали подвиги во имя британской короны. Зря выстроили этот замок для потомков. Нашёлся такой потомок по имени Джек Норфолк, который распорядился в своём завещании продать ваше фамильное достояние с торгов. И теперь всё уйдёт в чужие бессовестные руки, а ваш прямой потомок… – Энрике опять начал плакать. – У меня будут дети. Они не смогут жить здесь. Что же вы смотрите и молчите? – теперь уже разъярился он. – Ну скажите же что-нибудь! Как вам это нравится? Для того вы строили ваш замок, чтобы мои дети, ваши потомки, не могли жить в нём?
