Я стоял в своем углу около стойки бара и, грызя авторучку, наблюдал, как она яхтой снует туда-сюда. И тут зазвонил телефон.
— Ты что, мать твою, ее еще не выпер?
Это Барт, с мобильника из машины. Прием был ужасный, но суть не оставляла сомнений.
— Пока нет.
— Чего ждешь? Ей, на хрен, место на помойке, Стретч.
— Послушай, Барт, она нормально работает. Я ей сказал, кто ты такой. Она в полном атасе. У нее правда хорошо получается.
— А мне-το что! Я никому не дам называть себя жирным мудаком. Гони ее в шею.
— Я считаю, что это неправильно.
— Не дергай мне залупу, Стретч, гони эту шлюху, и дело с концом.
— Пусть сегодня и завтра доработает. Потом найдем кого-нибудь вместо нее, и я ее рассчитаю.
— Я не пойму, что с тобой сделалось, Стретч. Ты нанимал — ты и гони.
Я посмотрел на Сэди. Она окучивала парочку в дальнем конце зала. Мужик улыбался как идиот, его дама нервно барабанила пальцами по бокалу.
— Почему бы не дать ей еще один шанс?
— Тупая щелка! Никаких шансов! И выгонишь ее ты сам, Стретч! Я так хочу.
— Всего один шанс!
— На хер! Ты эту шлюху нанял, ты и выгонишь.
Меня проняло.
— А сам что? Ты всегда говорил, что тебя хлебом не корми — дай кого-нибудь уволить.
— Не всегда. Ты, блядь, менеджер или кто? Надеюсь, ты не успел прилипнуть к ее дырке, Стретч? Было бы очень глупо, очень, блядь, непрофессионально.
— Ты меня знаешь, Барт.
— Да, ты еще та наглая морда. Так ты выходишь работать в выходные или нет? Мне деньги потребуются.
— Ладно уж Кажется, я всех друзей распугал, никаких дел вроде не осталось.
— Кончай! Мне твоя биография на хер сдалась. Гони ее вон, Стретч.
Барт бросил трубку. Он присвоил себе право ползать по моей жизни как мокрица. Три года изучая историю Европы, я усвоил одну вещь: бунты проистекают от несправедливости. Я решил стоять насмерть.
К полуночи мы закончили, и я сидел с Паоло, обсуждая меню на выходные. Сэди за стойкой бара листала журнал.
— Чего домой не идешь?
— Меня подвезут.
— Симпатичный?
— Официанты-итальянцы в твоем вкусе?
Меня кольнула ревность. Вспомнилось, что Генри говорил, будто она свалила вчера вечером с каким-то официантом. Слишком быстро я становлюсь неравнодушен, нельзя так.
— Девятнадцать лет, пресс как стиральная доска.
— Это дело наживное.
— И с большим членом.
Она снова зарядила свой гнусный хохот. Паоло улыбнулся из национальной солидарности.
Я отвернулся, стараясь не злиться. «Твою мать. Не удивительно, что повсюду в Европе считают, что снять английскую бабу проще простого».
