к другим, то-есть обнаружить негодность основ своих и пасть, в лице боль-
*) Na пиеЪо proino i nieszczescie iozyc:
Ni e u stolu si e na nicli byio srozyc.
(Этот стих дошел до нас с припискою: Так ЬуЬ). Duma пие mozem о swfej mocy
chodzic,
Przeeie w karecie chcemy bitwy zwodzid.
.
97
шинства панов, от внутренних причин скорее, чем она пала от внешних. Но не
дряхлым подагрикам было стоять против бури, которая, в короткое время отсутствия
Потоцкого, изменила лицо Польши до неузнаваемости.
„Не та rerum facies* *), (писал к нему Кисель), „не те достатки, не та военная сила,
но то же самое надменное и окровавленное нашим несчастием бешенство (ale (az
infortunio nostro inflata i zajuszona rabies). Все мнения наши полны пусток, так что
Украина едва в состоянии содержать стечение и сброд вооруженной черни (colluviem et.
congeriem armatae plebis). Увидите сами, в каком хаотическом состоянии находится она
со стороны Днестра. Здесь на Днепре я сижу в тройной опасности: вопервнх, чтобы
Хмельницкий остался верен клятвенному слову, что обуздает чернь; вовторых, чтобы
чернь не возобладала над ним и не встала под новым главою (cum novo capite non
recrudescat); в третьих, чтоб наши не застучали в берег (zeby od nas w brzeg nie
kolatano), и от нашего домогательства не поднялась буря... Мало-по-малу будем
освоиваться с нашими одичалыми подданными, довольные, на первый раз, одним
признанием нашего хоть и бездоходного господства (z razu sola recognitione dominii,
chocigz be?. pozytku, kontenci)... Принизившись так, как мы принизились, не надобно
давать повода к войне, а хана как можно секретнее (quam citissime) уведомить что мы
все сделали для черни, а она для нас еще ничего, и дела обеспечить там... Теперь уже
дело идет не о ремне, а о целой шкуре польской. В крайнем свирепстве черни, и потому
в крайней опасности Республики, крайния средства не уйдут от нас... За Днепр поехало
много братьев (шляхты), хоть я и не советовал: жестокая стрела бедности и нужды не
взирает пи на какие опасности (durum telum egestatis et necessitatis nec periculo respicit).
Мои слуги, перед сеймом, введены туда по великод де благосклонности, но до сих пор
они там гости, а не хозяева*.
В заключение письма, Кисель говорил и что теперь в Варшаве великий посол
царский, и что он советовал бы послу, глядя на Польшу, не подвергать Москвы такой
же опасности, и лучше держаться с панами, нежели с мужиками... Но и паны, и мужики
так хорошо зарекомендовали себя перед Москалями, что царскому послу трудно было
