— Вы что-то там нашли? — загонял меня в угол Полицай. — Золотой самородок?
— Нет.
— А что тогда? Россыпь? Да не зыркай по сторонам, смотри мне в глаза!
Я не зыркал по сторонам. Я завороженно смотрел на Волкова и в моих глазах, видимо, плескался такой страх, что Тимофей, смягчившись, погладил меня по плечу:
— Ну не хочешь — не говори…
— Пусть не говорит, — облегченно подхватил Олейник.
Олейник и Волков хотели знать, в какой степени опасность, грозившая мне, касалась их самих. Я упорно молчал. Ну что же, может, и к лучшему для них. Оба понимали, насколько опасно влезать в чужие тайны. Меньше знаешь — дольше проживешь! Но Олейник понимал и другое: если он и Волков не примут участия в моей судьбе, то я обречен.
Олейник неплохо ко мне относился. Но сейчас я был для него обузой. Ему надо было отправлять семью, а это оказывалось непростой проблемой. Он еще и сам толком не знал, куда повезут его досиживать оставшийся по приговору долгий срок.
— Молчишь, и черт с тобой! — сплюнул бригадир.
— Шмон подумал, что я стукач, — наконец выдавил я из себя подсказанную самим Шмоном зацепку. — Будто я настучал на Марчу, и он месяц отсидел в карцере.
— Ну-ну, — присвистнул Полицай.
Он не верил мне, хотя разговоры о стукачах, кто кого заложил и кто бегает в оперчасть были в лагере темой номер один.
— Теперь все выяснилось, — бодро проговорил я. — Ошибка получилась. Шмон приходил ко мне в санчасть, и все уладилось. Передачу даже принес.
— Ох, Малек, Малек…
Волков был уверен, что я вру. Но я замкнулся в себе настолько крепко, что он понял — вести дальнейший разговор бесполезно.
Ночью, во время дежурства, я выкопал из земли, возле навеса, где хранились бочки с соляркой, тяжелый продолговатый сверток и принес его в сторожку. Закрыв дверь на запор, развернул промасленную тряпку и достал жирно блестевший от машинной смазки самодельный пистолет. Точнее сказать, это было стреляющее устройство. К короткой дюймовой трубке был привинчен стволик из нержавейки под патрон ТТ калибра 7,62 мм. Рукоятка и курок отсутствовали. Боевая пружина взводилась небольшим рычагом и им же, вытолкнутым из паза, производился выстрел. Мало того, что эта штуковина была весьма ненадежной, за нее светило еще года три сроку, как за хранение огнестрельного оружия. И тем не менее в трудную минуту пистолет мог спасти мне жизнь.
Сработанный зимой, когда вечерами нам никто не мешал, пистолет стрелял с оглушительным грохотом, а пуля с расстояния пяти шагов пробивала толстую сосновую доску. Впрочем, в человека и с пяти шагов попасть было трудно, сильная отдача дергала ствол вверх.
