По сути, его и судили в 1964 году не за антисоветизм, а за независимость поведения, за творческую автономию личности. Он и в компании «ахматовских сирот» выделялся все той же творческой независимостью, отмеченной самой Ахматовой. К тому же и атмосфера в Ленинграде была гораздо более подневольная, чем в Москве. Питерские начальники и идеологи не допускали ничего, подобного тем же московским «смогистам». Вот и выбрана была цель — самая крупная по возможному влиянию, не Битов, не Рейн, не Соснора, а Бродский.
И потому Яков Аркадьевич Гордин считает, что: «Бродский мог познакомиться с Шахматовым и Уманским, мог не познакомиться, это не изменило бы ход событий, поскольку он, Бродский, по сути дела, сам этот ход событий и направлял, определяя его единственно для него возможным способом существование в культуре. И когда говорят, что Дзержинский районный суд осудил невиновного, то с этим трудно согласиться. Перед ними он был виноват…»
Натравили на поэта мелкого мошенника Якова Лернера с его «народной дружиной». И вот 29 ноября в газете «Вечерний Ленинград» появился фельетон «Окололитературный трутень», который уже не раз перепечатывался, но все же хочется представить его читателям полностью.
«Несколько лет назад в окололитературных кругах Ленинграда появился молодой человек, именовавший себя стихотворцем. На нем были вельветовые штаны, в руках — неизменный портфель, набитый бумагами. Зимой он ходил без головного убора, и снежок беспрепятственно припудривал его рыжеватые волосы. Приятели звали его запросто — Осей. В иных местах его величали полным именем — Иосиф Бродский.
Бродский посещал литературное объединение начинающих литераторов, занимающихся во Дворце культуры имени Первой пятилетки. Но стихотворец в вельветовых штанах решил, что занятия в литературном объединении не для его широкой натуры. Он даже стал внушать пишущей молодежи, что учеба в таком объединении сковывает-де творчество, а посему он, Иосиф Бродский, будет карабкаться на Парнас единолично.
С чем же хотел прийти этот самоуверенный юнец в литературу? На его счету был десяток-другой стихотворений, переписанных в тоненькую школьную тетрадку, и все эти стихотворения свидетельствовали о том, что мировоззрение их автора явно ущербно. „Кладбище“, „Умру, умру…“ — по одним лишь этим названиям можно судить о своеобразном уклоне в творчестве Бродского. Он подражал поэтам, проповедовавшим пессимизм и неверие в человека, его стихи представляют смесь из декадентщины, модернизма и самой обыкновенной тарабарщины. Жалко выглядели убогие подражательские попытки Бродского. Впрочем, что-либо самостоятельное сотворить он не мог: силенок не хватало. Не хватало знаний, культуры. Да и какие могут быть знания у недоучки, у человека, не окончившего даже среднюю школу?
