Что было в тех мешках, знал только сотник: сам набивал их, сам увязывал. «И впрямь, — думал Куземка, — чай, углядел я большую тайну. Но пошто не убил меня хозяин в лесу? Вогнал нож под ребро — и концы в воду. Небось ехать-то по лесу одному боязно, — размышлял дальше Куземка. — Времена вон какие — везде шалят: и на дорогах, и в лесу, и в городе. Вот он и обождал. А здесь, в подвале, прикончить — раз плюнуть. Да сам чистым останется. Приказал — и пусть другие грех на душу берут. Тот же Сарыч…»
Вот он идет к нему со свечой. А в другой руке что — топор или кистень?
Ближе, ближе подходит Сарыч. Остановился.
— Пошто, гад, медлишь? — не выдержал Куземка. — Бей…
— Ты что, земляк! Оборони господи бить… — Даже при тусклом свете огонька было видно, как засновали глаза Сарыча. — Вот пришел вместе с добрыми людьми вызволить тебя. Будет в заточении сидеть, выходи…
А в руке нож!.. Замер Куземка. Сердце так заколотилось — небось по всему подземелью слыхать было.
Собрался с духом Куземка — плюнул в Сарыча.
— Поди, спятил?! — Стражник перерезал ему ножом путы. — Чего на рожон лезешь? Я до ссор не охотник.
— Куземка! — Какой-то человек поднял его за руку, затем взял у стражника свечу, осветил себя. — Признаешь?
Знакомое лицо. Куземка напряг память. Так и есть! Человек Болотникова. Вместе били из пушек с городской башни.
— Павлуша! Как ты здесь?.. А где мой хозяин?
— Убег, — поспешил ответить Сарыч за Павлушу, изображая на своем лице радость, словно сам был причастен к спасению Куземки.
— Тебя-то за какую вину? — спросил Павлуша, когда выбрались наверх.
— За мешки небось.
— А что в них?
— Не ведаю. Хочешь, поехали — покажу. Да поспешать надобно. Не то господин допрежь доберется.
— Егор, дай ему коня, — распорядился Павлуша, — а сам тут останешься, постережешь челядь.
— Чё нам бежать, — вмешался Сарыч, — мы заодно с вами.
— Запри их, Егор. Там разберемся. Садись на коня, Куземка. И помни, господина у тебя нынче нет. Живи как знаешь. А то иди к нам в пушкари. Пойдешь?
— С охотой!
Всадники тронулись в путь.
* * *
…В мешках оказалась серебряная утварь.
— Глянь, ребята, диво-то какое! — говорил Павлуша, вынимая из мешков персидские кувшины, блюда и чаши, русские братины[14], черпаки да ложки, польские штофы и кубки. — Глаз не оторвешь. Откуда ж все это, Куземка?
— Отродясь не видел, — шевельнул тот плечами. — У господина вся посуда была оловянная, разве что чарки серебряные. Может статься, дал ему кто схоронить?
