Всеобщий ужас охватил толпу, внимательно прислушивавшуюся к словам любимого священнослужителя. Теперь каждый сознавал свою вину и, по-видимому, раскаивался в неисполнении приказания идти домой. Несмотря на то, лишь немногие потихоньку прокрались вон из толпы, большинство же точно окаменело на своих местах и стояло в молчании, не проронив ни одного слова. Один боязливо, тревожно, украдкой поглядывал на другого, как бы желая прочесть на лице соседа, не он ли тот безбожный злодей, о котором говорил аббат.
Дюбур побледнел как мертвец и дрожал всеми членами, не будучи в состоянии вымолвить ни слова.
Аббат только что хотел спуститься со скамьи, как один из ближе стоявших к нему людей обратился к нему с вопросом:
— Над кем же совершено это страшное преступление, ваше высокопреподобие? Кто убийца?
— Убийство с грабежом? — спросил другой из толпы.
— Не знаю, — отвечал старец. — Власти не могли еще привести это в полную известность. Я знаю только то, что убиты Минсы, как я уже сказал вам перед этим.
Достойный служитель Божий, вследствие легко понятного возбуждения, в котором он находился, совершенно забыл, что он до сих пор не называл жертвы преступления. Этим известием, по-видимому, особенно поражен был Дю-бур, потому что в сильном испуге он попятился на шаг назад и, запинаясь, воскликнул:
— Как? Что вы говорите… ваше высокопреподобие… семейство… Минсов… все семейство?
Аббат с прискорбием склонил голову и повторил:
— Да, все семейство! Как жаль!
— О, Боже мой! — горестно пролепетал молодой человек, приложив руку к сердцу.
Вдруг, по-видимому, у него блеснула слабая надежда, потому что его лицо как будто несколько просияло и прерывающимся голосом он воскликнул:
— Все убиты?… Невозможно!… Вы ошиблись, ваше высокопреподобие… не может быть, как вы сказали… Вы качаете головой. Как? Неужели же это правда, страшная, ужасная истина?.. Все, все… и… дочь… и Юлия?
— Все, — подтвердил старец глухим голосом и со слезами на глазах.
— Это ужасно! — бормотал Дюбур, закрывая лицо руками. — И она! О, это страшно, я не в силах этого вынести…
Рыдания заглушили его голос. Слезы самой глубокой скорби брызнули из его глаз.
Аббат нежно провел рукой по его голове и, наклонясь к нему, сказал растроганным голосом:
— Утешьтесь, мой бедный друг! Я понимаю вашу горесть, я знаю, как вы были близки к бедной девушке и какую страшную потерю вы понесли. Но мужайтесь и будьте уверены, что Господь налагает на человека крест не тяжелее того, что он может снести, и что кого он любит, тех и нака-зует.
