Он перестал стругать и снова стал глядеть на улицу.
Кто-то постучался в дверь и отвлек его внимание.
Не дожидаясь позволения, в комнату вошла молодая девушка.
— С добрым утром, милый батюшка! — весело воскликнула она, протягивая отцу руку.
Альмарик отвечал на приветствие, но не поцеловал дочь в лоб, как обыкновенно делал каждое утро.
Несколько озадаченная тем, что она не встретила обычной ласки и полагая, что невзначай в чем-нибудь провинилась, почему отец и не поцеловал ее, Августа спросила опечаленным голосом:
— Не обидела ли я тебя, папа? Ты на меня сердишься?
— Как так, дитя? — удивился Альмарик. — Что это тебе пришло на ум спрашивать?
— Я… я не знаю, — отвечала нерешительно молодая девушка. — Ты что-то сегодня такой серьезный. Не огорчила ли я тебя чем-нибудь, тогда прости мне, пожалуйста!
— Ничуть не бывало, милое дитя, — отвечал тронутый отец, привлекая к себе дочь. — Я, право, не знаю, в чем тебя прощать. Ведь ты у меня всегда милая и послушная девушка. Тебя удивляет, отчего я сегодня серьезнее обыкновенного? Изволь, я скажу тебе. Я не могу избавиться от мысли, что у наших друзей через улицу случилось какое-нибудь несчастье. Чем больше я об этом думаю, тем…
— У Минсов? Несчастье? — перебила его встревоженная дочь. — Но почему же ты так думаешь?
— Не знаю; по крайней мере, для своего предположения я не могу пока найти никакой другой причины, как ту, что у наших соседей, как ты и сама видишь, все окна заперты. Молодого Дюбура, за полчаса перед этим стучавшегося в дверь самым отчаянным образом, не впустили. Разве ты не слыхала грохот?
— Как не слыхать! Я помогала матушке одеваться. Так вот кто разбудил всех, этот отврати….
— И полно, дитя! — остановил укоризненным тоном свою дочь Альмарик, — зачем же так дурно отзываться о ближнем! Что тебе сделал молодой человек, что ты всегда, как только зайдет речь о нем, относишься к нему так не по- христиански? Сколько раз я уже выговаривал тебе и за это и, вообще, за твое непонятное нерасположение к нему.
Девушка вспыхнула и потупилась.
— Ты, может быть, и за дело меня бранишь, милый батюшка, — возразила она, как будто стыдясь и вполголоса, — но я-то никак не могу быть иначе. Я не в силах, мне как-то противно обходиться с господином Дюбуром так, как с прочими нашими знакомыми. Поверь мне, я и сама бранила се-бя за это, но, несмотря ни на что, никак не могу справиться с собой и победить свое нерасположение к нему.
Альмарик слушал ее и качал головой. Помолчав, он снова начал:
