Сейчас, когда вы услышали о качествах каждого из них, я хочу вынести вердикт, который вы как судьи справедливости должны принять: от имени Национального лицея и всего общества я объявляю эту группу молодых людей, говоря словами Цицерона, действительными членами академии долга и гражданами разума.
Достопочтенная аудитория, процесс завершен.
Каракас, Венесуэла, 3 мая 1970 г.
Прежде всего я хотел бы попросить прощения за то, что выступаю сидя, ведь если я встану, то рискую упасть от страха. Это правда. Я всегда думал, что пять последних, самых ужасных минут в жизни я проведу в самолете в обществе двадцати — тридцати человек, а не перед двумястами друзьями, как здесь. К счастью, то, что здесь сейчас происходит, позволяет мне начать говорить о моей литературе — я ведь порой грешным делом думал, что стал писателем так же, как поднялся на эту трибуну: поневоле. Признаюсь, я сделал все возможное, чтобы не прийти на это собрание: пытался заболеть, схватить воспаление легких, пошел к парикмахеру в надежде, что он отрежет мне голову… И наконец, я додумался прийти сюда без пиджака и без галстука в надежде, что меня не пустят на столь официальное заседание. Но я не учел, что нахожусь в Венесуэле, где всюду можно появиться просто в рубашке. И вот результат: я здесь, но не знаю, с чего начать. Впрочем, я могу рассказать вам, как я начал писать.
Мне никогда и в голову не приходило, что я мог бы стать писателем, но в мои студенческие годы Эдуардо Саламеа Борда, редактор литературного приложения газеты «Эль Эспектадор» в Боготе, опубликовал заметку, где говорилось, что новые поколения писателей ничего не могут предложить, что не видно нового рассказчика или романиста. В заключение он утверждал, что его упрекают за то, что он печатает в своей газете лишь известные работы именитых писателей, но совсем обходит молодых, на что отвечал, что просто нет хорошо пишущих молодых людей.
Тогда меня охватило чувство солидарности с ровесниками, и я решил написать рассказ только лишь для того, чтобы заткнуть рот Эдуардо Саламеа Борда, который был моим хорошим другом или по крайней мере с тех пор стал моим другом. Я сел, написал рассказ и отправил его в «Эль Эспектадор». Второй раз меня охватил страх в следующее воскресенье, когда я случайно открыл газету и увидел свой рассказ на целую полосу, а рядом заметку, в которой Эдуардо Саламеа Борда признавал свою ошибку, потому что «этот рассказ возвестил о появлении гения в колумбийской литературе».
