На удивление вставать не хотелось, словно и не было призывного звона под окнами. Однако, кривя рот, Котька зевнул, осторожно высвободил левую руку из-под растрёпанной головы Милки, подоткнул под её розовеющую щёку угол подушки и усилием воли заставил себя сесть на скомканном одеяле.
До окна было рукой подать, и он пошире распахнул створки. Но беленькие занавески обессилено висели, даже не шелохнувшись.
Какая-то всполошенная мысль заставила его призадуматься, но Котька так ничего и не вспомнил. Отвлекал досадный звон в ушах и сухость во рту.
Тихо, по-кошачьи, поднявшись, он хотел ступить за занавеску, но по лёгкому сопению догадался, что там спала квартирантка. Котька не слышал, когда та пришла вечером, наверное, уже дрых. И это обстоятельство весьма сильно поразило его.
* * *
Квартирантку пустила на постой мать. Клавдия Филаретовна уже тяжело болела, когда Костю призвали служить на Балтийский флот. Вечная труженица, смиренная Клавдия даже представить себе не могла, что в её положении можно просить отсрочку сыну. Сказала только, что боится помереть в одночасье, и ни одна живая душа не окажется рядом, стакан «крещёной» воды не подаст.
Почему мать так заботило, чтобы непременно перед смертью испить освящённую крещенскую воду, Котька уразуметь не мог, да особо и не напрягался понять: мало ли какая блажь у верующих стариков. Но материнская гранёная бутылочка с прозрачной животворной водицей до сих пор стояла среди других пузырьков на этажерке.
Впервые постоялицу Костя Карякин увидел в день похорон матери. Поднявшись после поминок со двора к себе в комнатушку, он обнаружил там девушку, почти девчонку, в простеньком ситцевом платье и накинутым на щуплые плечи чёрном бязевом платке.
— Ты кто? — тяжело выдохнув спиравший грудь воздух, угрюмо спросил Котька и сел рядом с ней на диван. Хотел закурить, но глянув на вздрагивающее, как от озноба, воробьиное тельце девчушки, передумал. В комнате и без того было душно.
— Я Вера, — почти шёпотом произнесла девушка. — У баби Клавы жила.
Карякин припомнил письмо матери и кивнул:
— Живи дальше, коли у баби. У матросов нет вопросов.
На кладбище, перед отрытой могилой, он, словно слепой, не различал вокруг людей, впаяв горячечный взгляд сухих глаз только в умиротворённое восковое лицо матери, будто боялся, что душа её не признает сына среди других скорбящих. И лишь каким-то боковым зрением, почти интуитивно фиксировал в памяти происходящее, примечал удивлённые и растерянные взгляды дальних родственников, кивал суетливым знакомым, слышал искренние вздохи соседей, обнимал застывших в смирении подруг матушки по работе. Наверное, видел и её там, но вот за поминальным столом Веры не было.
