Игра в расшибного | страница 3
— Какой хлеб, какой хлеб! Ум отъешь! Чтоб вы работали, как ели!
— Не зуди, Якилич. Мы согласные: пусть икра будет чёрной, лишь бы хлеб оставался белым.
Когда молоко допивалось и дожёвывался последний кусок калача, Манкевич беспристрастно вопрошал:
— Я вам интересуюсь, сегодня работать будем?
— Якилич, а покурить?
Бригадир с хеканием плевал на свою грубую ладонь и складывал из пальцев кукиш.
— Вот теперь ясно! Погнали наши деревенских!
Невыносимо жаркий июль тянулся бесконечно. Сводящая с ума, изнурительная духота не спадала и ночью. Котька с Милкой спали на полу, укрываясь мокрой простынёй, которую то и дело смачивали в жестяном тазике, стоявшем в изголовье, рядом с продавленным диваном. Но простынь высыхала быстрее, чем под горячим утюгом. Не помогало и ночное купание в Волге, которое лишь на миг остужало крепкие мускулистые тела. Всё же усталость брала своё, и далеко за полночь, разметавшись на ватных одеялах под мерклым светом зеленоватой луны, молодые крепко засыпали.
По лёгкому содроганию стен Котька скорее почувствовал, чем понял, что по рельсам прокатил новенький трамвай Усть-Катавского завода. От этих шума было меньше, но всё равно сон оборвался ровно в половине шестого. Карякин открыл глаза, но не ощутил привычной лёгкости в накаченных мышцах. Тяжёлый, словно свинцом налитый затылок, не давал голове оторваться от смятой подушки. Тупо соображая, Котька уставился помутнённым взглядом в потолок с жёлтыми сочными разводами, которые оставила весенняя вода, сочившаяся, как берёзовый сок, маленькими набухающими капельками сквозь прогнившие доски крыши.
Совсем некстати вспомнилось, что в жеке каждый год обещали покрыть дом оцинкованной жестью и даже присылали мастеров. Те лазили на чердак, деловито постукивали молоточками по стропилам, сочувственно покачивали головами и убеждали жильцов, что на гнильё новое железо плохо ляжет. На том благодеяния властей и заканчивались, а Котька с Кузьмичом осенью латали крышу чем придётся. Иногда, правда, больше советами, пытался помогать им учитель Гункин, которого дворовые в силу мягкости волжского наречия окрестили Гунькиным.
«Вот и Гунькину я чего-то обещал вечером, — напрягал память Котька. — Не зря его баба столько лет секретарствовала в исполкоме, вишь, отхватили на двоих двухкомнатную фатеру в новёхонькой хрущёвке. Далековато будет, где-то на дачных остановках, зато со всеми удобствами. Теперь на эту расфуфыренную курицу капать не будет с потолка. Да и Гунькину не надо бежать в одних трусах да наброшенной на плечи фуфайчёнке через весь двор по морозу в общественный опростатель, где над «очком» студёный ветер гудит как в печной трубе».