Принесли нельму с жареной картошкой и котлету.
— Грибки у вас, надо отдать справедливость хорошие. — сказал Хлызов. — И картошка жареная, по всему видать, не плоха. Мы все же договорились с вами. Ну, а нельма пережарена. Суховата. А сухая она не вкусна. Не так ли? Очень прошу вас, милая девушка, заменить рыбу.
Официантка, не сказав ни слова, принесла другую порцию нельмы, поставила на столик какао и чай.
«Какая сговорчивая», — подумал Ложкин, чувствуя, как в нем растет раздражение против соседа. Он допил стакан чая и начал отсчитывать деньги. Хлызов пил какао и холодно посматривал на него.
— Расплатимся? — спросила официантка. Она была чем-то обрадована и мило улыбалась, чуть-чуть оголяя белые зубы. Ее черные большие глаза ярко блестели под длинными ресницами. Девушка была хороша — хороша своей юностью, простотой и какой-то детской наивностью. Даже подчерненные брови не портили ее свежего лица. Почему-то думалось, что она подкрасила их так, ради минутной забавы. Она, кажется, не умела сердиться и была очень доверчива.
— Какая вы сейчас симпатичная! — сказал Хлызов. — Веселая, и ямочки на щеках. Ну что же, что же вы стесняетесь?
Он говорил медленно, манерно. И улыбался. Морщины, которые тянулись на его лице от носа к подбородку, приобрели форму дуг. Улыбка казалась искусственной, как у плохого актера.
Хлызов взял официантку за руку.
— С вас девяносто четыре копейки, — торопливо проговорила она.
«Он с ней так, а она улыбается», — удивился Ложкин.
Вставая, Хлызов сказал:
— Завтра вы нас должны накормить еще лучше. Поняли? Смотрите!
И он опять погрозил девушке пальцем.
В раздевалке Хлызов был хмур. На его лице снова появилось выражение недовольства. Он неторопливо надел пальто с воротником из серого каракуля, шапку из такого же меха, сунул под мышку щегольскую папку и пошел к выходу. Люди уступали ему дорогу.
Ложкин вышел вслед за управляющим. Хлызов повернул влево, а Ложкин вправо.
Пройдя шагов пять, Ложкин обернулся и сердито проговорил вдогонку Хлызову:
— А подь ты к черту!..
В колхоз Михаил Михайлович Караваев приехал уже вечером. Когда днем он смотрел в окно своего райкомовского кабинета, ему казалось, что на улице только слегка метет. Но где там слегка! Леденящий ветер неистовствовал. Он дул со всех сторон, даже снизу, из-под кошевки, кружил, свистел и выл, сек лицо колючими снежинками. Караваев с головой укутался в тулуп, но все равно за трехчасовую езду продрог и измаялся до невозможности, и когда вскочил с кошевки, то не чувствовал ног — они были как деревянные.
