главы,
когти,
крылья…
Золотой сияющей корой
птицу
зори
крыли.
Будто башню он держал в когтях, —
вдаль
глаза
косые.
А под ним, ночной буран крутя,
Кремль,
Москва,
Россия.
Древний град с замоскворецких мест
дней
тащил
вериги.
И орлу покорный ясный крест
нес
Иван
Великий.
Будто не Иван, не Михаил,
но
в порфире
Павел,
а орел чугунной ширью крыл
старой
Русью
правил.
Рвы засы́пало, замшел кронверк,
плыли
кровли
ржаво.
Думалось — не упадет вовек
скиптр,
венец,
держава…
И казалось, что орел живой
круглый
глаз
таращит,
Будто с вышки ждет сторожевой
птицы,
вкось
летящей.
Но когда орел на двух крюках
вниз
пошел
по брусьям —
он в рабочих поднятых руках
и
не
шевельнулся.
Не забился, не пошел на взлет…
Сняли,
смыли,
сдули,
посмотрели: в слое позолот
грудь
пробита
пулей.
И сказал рабочий, разобрав
герб,
корону,
чашу:
— Он, наверно, мертвый с Октября.
Пуля
эта
наша!
Так он явно, царственный, издох,
что под знаком
тронным
ласточка свила себе гнездо
в глубине
короны.
Птица башни утром умерла.
Ржавчину
развеяв,
отвезите мертвеца орла
в светлый зал
музея.
А теперь мы к башне вновь прильем
не
орлов
бесхвостых, —
привинтим к рассвету над Кремлем
звезды,
звезды,
звезды!
Озаряй Москву, и мир, и дом —
звездный
коммунизм!
Даже ласточке и той найдем
место
над карнизом.
