— Почему ты молчишь? — в смятении выкрикнула я, так как Р. не проронил ни слова. — Неужели ты считаешь, что никакой ошибки не было?.. Что им действительно нужна была я?
Мой друг положил ложечку на стол и опустил руку на мою ладонь. Меня убили даже не его слова, а это нежное прикосновение, полное сочувствия и сострадания.
— Знаешь, на твоем месте, — медленно и словно через силу произнес он, — я бы пошел и выяснил, в чем тебя обвиняют. Ты ведь сможешь без труда удостоверить свою личность, раз действительно произошла ошибка. Если же ты не пойдешь, сложится нехорошее впечатление.
Теперь, когда впереди столько времени, чтобы поразмыслить над произошедшим, я порой задаюсь вопросом, прав ли был Р.? Быть может, лучше отстаивать личную свободу до последнего, даже рискуя уменьшить шансы на благоприятный исход? Но в тот раз я позволила уговорить себя. Я всегда высоко ценила его мнение и прислушалась. А еще мне показалось, что, если я уклонюсь от решения вопроса, то лишусь уважения Р. Но когда мы вышли в холл и я увидела, что опрятный, неприметный человек по-прежнему безучастно и отрешенно ждет, я задумалась и с тех пор постоянно размышляю над тем, искупает ли хоть чье-либо хорошее мнение все те страдания, которые уже выпали на мою долю и, вероятно, еще предстоят в будущем? Доколе, доколе же это будет продолжаться?
Как медленно тянутся минуты зимней ночью: а часы, между тем, не кажутся столь уж долгими. Вот опять от церкви доносится скучный провинциальный звон, словно оцепеневший от холода. Я лежу в постели и, как опытный узник, давно отбывающий срок, погружаюсь в привычную бессонницу. Это обыденность, слишком хорошо мне знакомая.
Мой тюремщик в комнате со мной, но он не может обвинить меня в бунтарстве или непослушании. Не желая привлекать его внимание, я лежу неподвижно, словно постель — мой гроб. Возможно, если я не пошевелюсь целый час, он позволит мне уснуть.
Разумеется, свет я включить не могу. Комната темна, точно обтянутая черным бархатом коробка, которую кто-то швырнул в замерзший колодец. Все тихо, только порой доносится треск окоченевших костей дома или снег сползает с крыши со звуком, похожим на тайный вздох. Во тьме я открываю глаза. Веки кажутся твердыми, словно слезы сковали их изморозью. Если смогу разглядеть тюремщика, будет не так плохо. Узнать, где он стоит на страже, и уже станет легче. Поначалу мне кажется, что он, точно темная занавесь, возле двери. Потолок взлетает, как крышка коробки, и тюремщик вздымается выше вязов, к ледяным горам луны. Но потом понимаю, что ошиблась: он съежился на полу совсем рядом со мной.
