Когда я вышла из дома Д., мне было очень тревожно и безотрадно, я сердилась на себя и на него — за то, что он отказался мне помочь. Вполне естественно, что, попав в беду, я обратилась к нему. Конечно, он знает больше любого другого обо мне и моих делах, он умный человек, его мнению можно доверять, и благодаря своей профессии он прошел специальную подготовку для консультирования по вопросам такого рода.
— Почему вы не скажете, что мне делать? — возмущенно спросила я в конце беседы. — Почему не предложите определенную линию поведения и не избавите от страданий и неизвестности?
— Этого-то я как раз и не собираюсь делать, — ответил он. — Ваша беда в том, что вы всегда избегаете ответственности. В данном случае вы должны действовать по собственному разумению. Простите, если я кажусь жестоким, но вы должны мне верить, когда я говорю, что в конечном счете гораздо важнее выстоять до конца самой, нежели слепо следовать посторонним советам — моим или чьим бы то ни было еще…
Меня настолько задело неожиданное отношение Д., что, выйдя в зимние лондонские сумерки, я больше думала о нем, нежели о собственной проблеме. В ушах по-прежнему звучал его приятный, мягкий, сочувственный голос, никак не вязавшийся с его же бессердечными словами, а перед глазами стояло чернобровое лицо, смутно напоминавшее какое-то другое, увиденное давным-давно, не помню где — возможно, на картине или на газетном фотоснимке. Меня оскорбило, что он не захотел откликнуться на мою просьбу и сделать одолжение. Мне было стыдно, что я возлагала так много надежд на дружбу, которая все это время, вероятно, оставалась совершенно односторонней. Не исключено, что я выдавала желаемое за действительное и восприняла его сочувственную манеру как свидетельство теплых чувств лично ко мне. Размышляя над этим теперь, я не могу вспомнить ни одного случая за все время нашего знакомства, когда бы его поведение свидетельствовало о чем-то большем, нежели безликая доброжелательность гуманного, отзывчивого и понятливого человека. Мысль о подобной ошибке в особенности терзала меня потому, что по натуре я очень сдержанна и боюсь получить отказ. Я почувствовала, что выдала себя, и теперь Д., наверное, презирает меня или смеется надо мной, хотя в действительности я прекрасно знала, что он слишком хорошо разбирается во внутренних механизмах нашего сознания, и его нельзя обвинять в подобной жестокости.
Пусть эти унизительные мысли вовсе не доставляли удовольствия, я.цеплялась за них изо всех сил, мысленно даже преувеличивая свою недавнюю обиду, словно мои отношения с Д. были важнее всего на свете. Но, разумеется, мне не удавалось выкинуть свою подлинную проблему из головы. Она никуда не девалась, точно зубная боль, которая мало-помалу усиливается, пока, наконец, не заглушает все прочие ощущения.
