— Что за чудеса? — раскрыл рот домовой.
— Нутро это.
— Чье? — Пафнутий растерянно вертел головой.
— Леса. Ну что глаза выпучил, ни разу не слыхал про такое? Тебя в дровах, что ли, нашли? Нутро это. Изнанка, мир внутренний. У человека душа, а у леса — это. Тоже вроде как душа. Но мне Нутро больше нравится. Смотри — ты первый, кому показываю.
— И зачем мы здесь? Я думал, ты кикимору найти поможешь, а ты меня прогулками попотчевать решил. Ты не серчай. Тут красиво, занятно, но не ко времени. Мокша в лесу одна, а в лесу — эта… Вот найдем, тогда нам обоим все и покажешь.
— Чуден ты, домовой! Вроде не дурак и не блаженный. Ты что, когда ко мне бежал, мозги по дороге оставил да подобрать забыл? Так пойдем, поищем. Ты думал, я тебя сюда, что красну девицу — развлекать привел? Мы сейчас на лес изнутри смотрим. Если в нем зло творится или чуждый кто есть — здесь сразу это видно.
— Это как? — удивился домовой.
— Ну вот смотри, — леший взял домового в охапку, махнул рукой — и местность вокруг переменилась. — Сейчас мы на опушке, а во-он там, — Путята ткнул пальцем вдаль, — деревня. Теперь гляди туда. Видишь, человечки мельтешат? Все вокруг цветное, а они будто бесцветные. Ну, разглядел? — леший дождался, пока домовой угукнет, и стал объяснять дальше. — Это детишки с деревни играют. А бесцветные они потому, что для нас они по ту сторону, в другом мире. Они в Яви, а мы, вроде как, на перепутье: и не живые, и не мертвые.
— А мы с кикиморой тоже бесцветные?
— Нет, вы — часть леса, да к тому же — как вы, молодежь, говорите? — леший почесал затылок. — Вспомнил — сумеречные! Цветные вы, как все вокруг, вы ведь тоже на перепутье, как и я. Да, Степан с семейством тоже цветные. Потому как в лесу живут, частью его стали, свои, то бишь, хоть и не на перепутье.
— А ночница, — всполошился домовой. — Она цветная? Ее отсюда видно?
— Она — ненависть, и, хоть и сумеречная, лес ее не принимает, она пятно черное, как дырка в пространстве. Не цветная, хоть цвет имеет, и не бесцветная, но красками не блещет. Чернее ночи она, и чернота ее настолько плотная, что все вокруг поглощает, да насытиться не может. Оттого эта прорва и уничтожить все пытается. Детей извести тем паче, потому как из них она чистую жизнь забирает, саму ее суть. Так-то вот. А лес своих признает, так же как ты меня, когда видишь.
— Это что же получается, мы, значит, с ног сбиваемся, изловить ее не можем, а ты сидишь тут, пялишься, как она шастает, и молчишь? — Не все так просто, Пафнутий. Ежели б я ее так увидеть смог, да изловить… Рассеивается она, понимаешь? Вот вроде стоит она, бери да лови, ан нет, рассыплется червями могильными и расползается по всему лесу. Так ее не то что поймать, выследить невозможно — она везде, она повсюду. И даже если изловишь, растопчешь этих червей хоть десяток, хоть два, а все равно с нее не убудет. Всех не переловишь, я пробовал. Да и поймаешь если, что делать с ней — непонятно.
