Журналистская сила Кольцова была такова, что он мог снимать с работы. Примечательная деталь: он мог все… И это «все» дала ему советская власть. Она действительно предоставляла своим любимым бардам и трубадурам комфорт и наделяла их широкими полномочиями, требуя лишь одного: верного и неугасимого служения. Все это отлично понимал Кольцов. «Я пишу не для себя, – признавался он. – Мне холодно и одиноко в высоких одноместных башнях из слоновой кости, на гриппозных сквозняках мировой скорби. Я чувствую себя легко у людского жилья, там, где народ, где слышатся голоса, где пахнет дымом очагов, где строят, борются и любят. Я себя чувствую всегда в строю. Я себя чувствую всегда на службе. Отличное чувство».
«На службе» – это не проговорка. Это состояние души. И Кольцов, совершенно не кривя душою, служил режиму. Верно и преданно, но не аллилуйствуя при этом, не подхалимничая, не совершая никаких подлостей, однако все же служил и утверждал в своих публикациях, что советская власть – самая справедливая и самая лучшая. По молодости лет он верил в это истово и искренне (миллионы людей оказались обмануты лжепророками коммунизма, и Кольцов был одним из многих). Но с годами, конечно, приходило прозрение и понимание, что есть что и кто есть кто.
Он любил одесский анекдот о старом балигуле (извозчике), который ехидно спрашивает новичка, что тот будет делать, если в степи отвалится колесо и не окажется под рукой ни гвоздей, ни веревки. «А что же вы будете делать?» – спрашивает наконец пристыженный ученик, и старик отвечает: «Таки плохо».
Это была и позиция Кольцова: ситуацию не исправить, и поэтому остается вздохнуть: «Таки плохо».
Плохо было не только в большой политике, но и в творческой жизни при всем ее внешнем блеске. В мемуарах «Люди, годы, жизнь» Илья Эренбург писал о Кольцове:
«История советской журналистики не знает более громкого имени, и слава его была заслуженной. Но, возведя публицистику на высоту, убедив читателей в том, что фельетон или очерк – искусство, он сам в это не верил. Не раз он говорил мне насмешливо и печально: “Другие напишут романы. А что от меня останется? Газетные статьи – однодневки. Даже историку они не очень-то понадобятся, ведь в статьях мы показываем не то, что происходит в Испании, а то, что в Испании должно было бы произойти…”».
Да, Кольцов понимал, что журналистика губит в нем писателя, что даже книга «Испанский дневник» слишком окрашена временем. Кстати, Испания стала для Кольцова вершиной его жизни, а дальше начался стремительный спуск. Молодому поколению следует, наверное, напомнить, что Советский Союз послал в горнило гражданской войны в Испании («чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать») лучших своих представителей, среди них был Михаил Кольцов, который, как и все остальные, сражался в Испании инкогнито, под вымышленным именем мексиканца Мигеля Мартинеса.
