Этот вечер прошел так же, как предыдущий и как все последующие. Мы опять встретились в баре. И снова вели допоздна нескончаемые разговоры, пока толстый журналист-англичанин не взобрался на эстраду, где играл оркестр, и, завладев микрофоном, не начал петь гортанным голосом «These foolish things»[24] или «No regrets»[25].
— Вообрази, — заметил Жан-Клод, — что тебя приговорили к такому наказанию: каждую ночь ты проводишь, стоя в шумном и прокуренном зале, поднося ко рту стеклянный сосуд с жидкостью. И так до конца дней. Это же невыносимо. Это сущая пытка, а ведь именно так мы и живем.
— Ну, это, скорее, относится к тебе, — возразил я. — И мы здесь, кстати, сидим, а не стоим. — И я добавил на свою беду: — Ты имеешь хоть какое-нибудь представление о том, что напишешь в своей статье?
Жан-Клод Каде насупился и стал пить стакан за стаканом. Я не решался предложить ему идти спать. Когда Жан-Клод совершенно опьянел, он вдруг, пошатнувшись, встал.
— Вот теперь я пойду писать свою статью.
Олетта ухмылялся. Я решил проводить Жан-Клода в его номер. Проходя через холл, он снова остановился, увидев вдалеке, сквозь широкое окно, ярко освещенный трамплин, и указал мне на него пальцем.
— Как-нибудь вечером я заберусь наверх и выскажу все, что я думаю. Я буду савойским викарием.
Я потащил его дальше. Остановившись перед дверью своего номера, он повторил:
— Я иду писать свою статью.
Он свалился поперек кровати, невнятно бормоча:
— Свою статью…
Наутро яркое солнце пробудило у нас желание прогуляться перед террасой «Гранд-отеля», где остановилось большинство знаменитостей. Среди этих важных персон, которые привыкли демонстрировать публике свои покрытые ровным загаром лица, мы заметили Элизабет Хэртлинг, она сидела за столом одна.
— Раз ты ею так восхищаешься, почему бы тебе не подойти и не заговорить? — сказал Жан-Клоду Олетта. — В конце концов, ты ведь не простой смертный, ты известный писатель. Она будет польщена.
— Известный писатель! — передразнил его Жан-Клод.
Но Олетта, не дожидаясь, пока он поднимется, направился к столу актрисы и, сказав ей несколько слов, подал нам знак. Элизабет Хэртлинг улыбнулась нам и, не вставая с места, протянула руку — шест, так хорошо знакомый нам по знаменитому фильму «Прощай, Миссисипи».
— Очень рада, — сказала она по-французски.
И, обращаясь ко мне, произнесла:
— Я читала почти все ваши романы.
— Нет, это он писатель, — я указал на Жан-Клода.
— Ах, простите, — поспешила извиниться она.
