— Садитесь, Марти, — сказал Той, открывая дверь. — Слишком холодно, чтобы задерживаться.
Было действительно холодно, дул сильный ветер. Но холод не мог остудить радости Марти. Слава богу, теперь он свободен; правда, свобода имела тщательно оговоренные пределы, но это лишь начало. По крайней мере, все тюремное теперь далеко — параша в углу камеры, ключи, номера… Он должен сравнять свои шансы и возможности, чтобы навсегда уйти отсюда.
Той уже устроился на заднем сиденье машины.
— Марти, — позвал он снова, махнув рукой в тугой перчатке, — нам надо спешить, иначе мы застрянем в пробке на выезде из города.
— Да-да, я здесь…
Марти забрался в автомобиль. Внутри пахло лаком, тяжелым сигарным дымом и кожей: роскошные запахи.
— Чемодан положить в багажник? — спросил Марти.
Водитель обернулся.
— Сзади достаточно места, — проговорил он.
Уроженец Вест-Индии, одетый не в шоферскую ливрею, а в кожаный пиджак, оглядел Марти с ног до головы без намека на дружелюбие.
— Лютер, — сказал Той, — это Марти.
— Положи чемодан на переднее сиденье, — ответил водитель и, потянувшись, открыл переднюю дверь.
Марти вышел, запихнул свой чемодан и пластиковый пакет с вещами на переднее сиденье рядом с пачкой газет и потрепанным номером «Плейбоя», сел назад и захлопнул дверь.
— Незачем хлопать, — проворчал Лютер, но Марти едва обратил внимание на его слова.
«Не часто зеков увозят от ворот Уондсворта в „даймлере“. Может быть, теперь я наконец-то обрету почву под ногами», — думал он.
Машина выехала из ворот и повернула налево, к Тринити-роуд.
— Лютер работает в имении два года, — сообщил Той.
— Три, — поправил тот.
— Разве? — переспросил Той. — Значит, три. Он возит меня и мистера Уайтхеда, когда тот выезжает в Лондон.
— Больше ничего не делаю.
Марти поймал взгляд водителя в зеркальце.
— Ты долго пробыл в этом говнюшнике? — внезапно спросил Лютер без тени смущения.
— Достаточно, — ответил Марти.
Он не собирался ничего скрывать — это бессмысленно — и ждал следующего нескромного вопроса: за что ты попал туда? Но его не последовало. Лютер переключил внимание на дорогу, очевидно, полностью удовлетворенный ответом. Марти почувствовал облегчение. Он хотел лишь смотреть на новый прекрасный мир, пролетающий мимо. Люди, витрины магазинов, рекламы; он с жадностью впивался глазами в любую мелочь, какой бы ничтожной она ни была. Его глаза прилипли к окну. Так много всего; ему казалось, что это огромный спектакль, а люди на улицах и в машинах — актеры, безупречно играющие свои роли. Его разум пытался переварить бурный поток информации — на каждой улице новое зрелище, на каждом углу новый поток людей — и не в силах был воспринимать реальность. Это представление, говорил мозг, это выдумка. Детская часть сознания — та, что закрывает глаза и думает, будто спряталась, — отказывалась верить в то, что мир продолжал существовать, пока Марти его не видел.
