— Что получается? — остановил его Ионидис. — Даю резюме. Имеется четыре документа примерно пятого века. Отрывок из Библии. Математический трактат. Письма апостола Павла. И новое Евангелие. Так?
— В общих чертах, так. Однако…
— Никаких «однако». — Ионидис хлопнул в ладоши. — Всего доброго, джентльмены.
Ученые, явно не ожидавшие столь быстрого расставания с драгоценными манускриптами, неохотно удалились. А Ионидис подсел к Пертакису и дружески хлопнул его по коленке.
— Сколько ты рассчитывал выручить за папирус?
Вопрос этот был не только бестактным, но и запрещенным в кругах антикваров. Каждая вещь стоит ровно столько, сколько за нее может заплатить покупатель, а Пертакису были неизвестны возможности американца, приславшего экспертов. Однако нынешняя ситуация имела свои особенности, и сейчас было не до церемоний. С учетом того, что папирус достался бесплатно, а нужда в наличных была крайне высока, Пертакис выдал ответ:
— Пятьдесят тысяч долларов.
— Моя доля?
— Пять процентов, как всегда.
— По рукам. — Ионидис встал и посмотрелся в зеркало, потирая подбородок. — Бреюсь, принимаю душ и лечу на встречу с покупателем. Жди меня здесь, никуда не выходи. Вечером отметим это дело. Тут есть замечательное местечко, куда никто не ходит, кроме таких же греков, как мы с тобой.
Он расхохотался, и Пертакис кисло улыбнулся в ответ:
— Будь осторожен, Никос.
— Мог бы не напоминать. Между прочим, эти музейные крысы уверены, что мы с тобой — представители каирского антиквара. Ты можешь подсказать мне какую-нибудь подходящую фамилию, чтобы я сослался на нее в разговоре?
— Ссылайся на Мусири. Юсуф Мусири.
— Он не станет болтать лишнего, если на него выйдут?
— Нет. Не станет, — сказал Пертакис. И добавил: — Теперь на весь Каир это единственный надежный человек.
Ионидис забрал папирусы и отправился к покупателю.
А Пертакис, оставшись в одиночестве, долго сидел в кресле, тупо глядя в одну точку. Странное чувство разъедало его душу. Это было опустошение, похожее на то, что преследовало его после каждой потери, только гораздо более сильное, чем обычно.
Возможно, причина крылась в одном-единственном слове. Евангелие…
Он носил арабское имя, но оно было, скорее, кличкой. Каримом его звала мать-арабка. Отец же был истово верующим, ортодоксальным христианином, и в детстве пытался приучить сына к посещению церкви. Пертакис вспомнил запах ладана, мерцание свечей, пение хора — и священную книгу, лежащую на золоченой подставке…
