— Пу-ло-о-вер.
Сама пробовала произносить «пуловер» и поняла, что воздух при этом потому шипит и еще прихоркивает, что застревает в дырочках нёба.
После задирала Тимкина мимоходом, нарочно искажая ненавистное слово:
— Пу-у-хло-фер.
Тимкин терпел.
Оказывается, у них в школе директор обязывал учителей устраивать вечера отдыха для старшеклассников. Люська сама слышала, как он, посмеиваясь, говорил их классной руководительнице:
— В них кипит энергия. Пусть выпустят, как выпускают пар из котлов, когда давление превышает норму.
Люське нравилось твистовать. Твистовала с подружками. Действительно, на следующий день большинство ходило сонное.
В разгар вечера отдыха и подскочил к ней Тимкин.
— Повихляемся, чув.
Люська бесилась, если при ней девчонку называли чувихой. Ее задело и «чув», для других — смягченное по деликатности, для нее в этом было что-то от «чух-чух», которым подзывают поросенка.
— Повихляешься, но не со мной.
— Прошу не об одолжении, требую.
— Отчаянный.
— Не нахожу.
— Ты смотри.
— Не испытывай терпение, чув.
— Отойди, пухлофер, а то ма́зну.
— С удовольствием отойду. Как я мог забыть: ты у нас лесбиянистая.
О чем только девчонки не судачили, о лесбиянстве тоже. Было противно слушать. Но что поделаешь, они говорили о том, что было в Древней Греции и ведется в проклятом капиталистическом мире.
Отскочила она от Тимкина, рванулась сквозь стену девчонок, ожидающих приглашения, залетела в учительскую, где сидела классная руководительница с пионервожатой. Не успела классная спросить, что с нею, Люська уж схватила указку и указкой — не тонким, а толстым концом — огрела по лбу весело твистовавшего Тимкина.
В учительской сказала классной руководительнице, почему ударила Тимкина. Пионервожатая побежала в зал. Прежде чем классная руководительница кинулась за пионервожатой, она ожесточенно крикнула Люське:
— Правильно. Так их, растлителей. Сволота проклятая!
После средней школы Люське не удалось поступить в горный институт, она и не желала туда, и сразу устроилась в ателье. За лето и осень привыкла ходить домой через базарную гору. С зимы, по темноте, решалась идти этой дорогой лишь с товарками, чаще же ездила на трамвае. Как-то за вереницей людей потянулась одна. Возле мясного павильона отсекли ее от людей и утянули за киоски парни. Думала — погибнет, и поняла, почему ненавидела род мужской, а тут голос Тимкина, как следует в темноте и не глянула на него, сказал:
— Отставить. Своя девчонка.
