Ладил свирели, одевшись в темно-синюю гимнастерку с накладными карманами, в галифе такого же мягкого сукна. Сапоги не натягивал. Лапы грел, белые, как оспой изъеденные: носки крупной вязки из собачьей шерсти носил, от ревматизма. Поработал он на разных ответственных должностях: директором винокуренного завода, заведующим пимокатных мастерских, председателем колхоза, управляющим местной конторой государственного банка. Теперь руководил потребительской кооперацией района. Но, о чем бы его ни спросил Никандр, неуклонно сворачивал к гражданской войне, когда командовал отрядом рабочих железоделательного Пестовского завода. Года за четыре до женитьбы на Вероньке подряжался возить магнитную руду с горы Атач в Светлорецк, где и познакомился со ссыльным революционером Вышеславом Мариановичем Коперницким. Раньше у него была охота записаться в партию эсеров, а Коперницкий склонил его к большевикам и устроил каталем на рудный двор. Немного погодя, вызнав, чем он д ы ш и т, направил на Пестовский завод для укрепления партийной ячейки большевиков. Оттуда пробовали забрить в солдаты — германская вовсю бушевала, однако военно-медицинская комиссия оставила Игнатия из-за начавшейся у него чахотки. Вернулся к родителям в Сыртинск. Позабыл о революционной борьбе, внушив себе, что чахотка привязалась к нему скоротечная. Отец Игнатия, сыроварный мастер, был брезглив, да и за семью боялся, отделил его с Веронькой во флигель, из-за чего сын чуть не р е ш и л себя. Зато уж и снабжал отец Игнатия продуктами, необходимыми для поправки: сливками, конопляным маслом, барсучьим и кабаньим салом, медвежатиной, бараниной, верблюжатиной.
Он говорил, злобясь:
— Залить ей глотку жиром. Не дам Игнашку сглотнуть. Залить — и ваши не пляшут.
Игнатий размордел, плоский его остов даже мясом оброс. Ко времени, когда дутовщина распространилась по Уралу, он уже выздоровел и вступил в Пестовский отряд, над которым, благодаря неожиданно обнаружившейся военной смекалке, храбрости, распорядительности, стал командиром.
Перво-наперво он заговаривал о Коперницком. Хулили за грубость, за высокомерие. Не так оно! Честный был. Полосонет напрямик, как саблей перед глазами, другой с минуту ничего не видит. Гневливый часто бывал. До потрохов переживал за судьбу революции. Изо дня в день наблюдать верховодство эсеров среди рабочих металлургического завода, на котором сам же бухгалтерией занимался, — не то что сделаешься гневливым, лютовать начнешь. Он не лютовал. Да, ежели серчал, — буря, акман-тукман
