Дно пролома было усыпано бутылочным боем. Андрюша повыбросал оттуда стекло, прополз под стеной.
Между землей и туманом был воздушный зазор. Андрюша высмотрел запримеченные отцом двери, дождался, когда ноги сторожа, обутые в ботинки и шуршавшие полами плаща, ушли за угол, и побежал на четвереньках.
Еще перекликнулись свистки. Опять просверлило сердце волнением.
Вон она, стопа дверей. На верхней двери мокро поблескивают шляпки гвоздей. Неважно, эту дверь или другую высмотрели зацепистые отцовы глаза. Важно, что он берет ее, вскидывает, притыкает плашмя к голове.
Остановился возле широкогорлой трубы; она походила на ошкуренное сухостойное дерево, на котором поработали короеды — так источена ржавчиной. Вскинул дверь на руках, было заколебался, бросать на трубу или нет, потом отступил на шаг и яростно швырнул. Чуть-чуть подождал, снова поднял ее над собой и швырнул. В ушах грохотало, раскатывалось, звенело. Казалось, что он никогда больше ничего не услышит, кроме грохота, раскатов и звона. Но когда кто-то схватил его за воротник куртки, то чисто воспринял выкрикнутое с азартом:
— Р-рыз. Попался. Зачем на базаре кусался?
Трели возле затылка, торжествующие, аж взахлеб. Цельнометаллический фургон на резиновых колесах; внутри фургона жестяной плакат, на нем изображен контейнер с кирпичами, падающими на такелажника; под рисунком подпись: «Не ходи под грузом — доживешь до пенсии».
Через несколько минут входит в фургон мужчина, поймавший Андрюшу, и женщина в фуфайке, подпоясанная офицерским ремнем.
— Звоните скорей в милицию.
Сторож, теперь уже грустно, поделился с женщиной своим недоумением.
— Кого поймаешь, завсегда просят отпустить. Этот в милицию торопится. Явно.
Женщина спросила Андрюшу, есть ли ему восемнадцать лет. Он ответил, что есть. Она помрачнела. По серьезной статье будут судить, могут дать несколько лет: кража-то государственная. Сторож сказал, что он не думает, чтобы малого судили гражданским судом. Он уверен, что дело передадут в товарищеский суд при домоуправлении: нынче общественность решает людские судьбы.
— Ты чего, паренек, в милицию торопишься? — спросила женщина.
— Любопытство разбирает.
— Ты не кочевряжься. Ты по-серьезному.
— Некуда деваться.
— Балбес, да в такие годы куда захочешь, туда и подавайся. В Сибири любая новостройка с руками оторвет. Целинные земли близко, туда поезжай.
— Ему осенью в армию. Два-три месяца подождет — и порядок. На службе живенько провентилируют мозги. У нас в армии почище, чем в институтах, серьезность прививают.
