Лжец!
Лжец!
Лжец!
Как он может так искусно притворяться, что ему так же больно, как и ей?
— Это ошибка, — сквозь зубы процедила она.
Виллем понял, что Серенити собирается уйти, и резко сказал:
— Стой! — Он схватил её за руку, пальцы крепко сжали её запястье, не давая сдвинуться с места.
Его прикосновение зажгло её. Казалось, что каждая частичка её тела тянулась сейчас к тому месту, где он коснулся неё, желая согреться теплом, которое он излучал. Она дышала, жила, горела ради его прикосновения, и это было так чертовски никчёмно.
Шейн была права.
Она ничтожество.
И ничего не может с этим поделать.
Она желала, чтобы это прекратилось, но не могла. Она любила Виллема де Конаи пять лет. Любила его с четырнадцати лет, и хоть он и вырвал её сердце и растоптал предательством, этого оказалось мало, чтобы уничтожить её чувства к нему.
— Пожалуйста, — голос миллиардера был так же напряжен, как и её, и слышать его мольбу, как она делала тоже самое не так давно, сводило её с ума.
Она безвольно опустилась назад в кресло.
— Отпусти меня, — прошептала она.
Медленно, нехотя, пальцы Виллема ослабили хватку, и боль пронзила его грудь от вида, как Серенити тут же отдёрнула руку от его прикосновения.
Когда-то… когда-то она слепо доверяла ему.
«Но это было тогда», тупо подумал он, и это была только его вина, что она больше не смотрит на него с прежним восхищением.
— Больше никогда не хочу вспоминать прошлое.
Он медленно кивнул.
Она шумно сглотнула.
— А теперь, хочу знать правду, почему ты здесь?
Он тихо ответил:
— Потому что я осознал, но видимо слишком поздно, что всегда любил тебя.
***
Уже несколько часов Серенити лежала без сна.
Чтобы она не делала, не могла забыть случившегося, не могла перестать проигрывать одну и ту же сцену.
— Ты любишь меня, — её голос дрожал.
Миллиардер не мог отвести взгляда от её лица.
— Да, люблю.
— С самого начала? — Её голос сорвался.
— С самого начала, — его голос был непоколебим, лицо стало серьёзным, и Серенити захотелось плакать. Ей хотелось смеяться и кричать. О, Боже, она желала быть сумасшедшей. Потому что тогда, быть может, это не было бы так больно.
— Ты вообще понимаешь, что говоришь? — Потребовала она. — После того, какую боль причинил, что заставил меня пережить, ты имеешь смелость являться сюда, и заявлять, что всегда любил меня?
— Да, — всё тот же непреклонный тон, хотя его лицо и побледнело от слов Серенити.
— И ждёшь, что я вот так просто тебе поверю?
— Я готов сделать всё, чтобы доказать тебе, что это так.
