Сидя за столом, Андреа молча наблюдал, как я варю кофе. Я нарезала черствый хлеб, достала масло, мед, фрукты, две тарелки и две чашки.
— Молока, естественно, нет?
— Хочешь хлеба с маслом?
— Бог с тобой! Масло в такую жару! — Он помешивал кофе и ждал, когда он слегка остынет. — То лето, что мы провели на Сицилии, тоже было страсть какое жаркое. Номер мы снимали в Палермо в центре — помнишь? Адское пекло, а ты преспокойно сидела у открытого окна, тебе плевать было на духоту, на шум, на окружающий мир, уминала за двоих завтрак, причем масло поглощала килограммами.
— А ты пил кофе и смотрел на меня, лежа на кровати. Кто знает, о чем ты тогда думал?
— Сколько дашь за мои тогдашние мысли?
Он произнес это с улыбкой, и у него над губой образовалась складка, как будто кто-то пририсовал ему усы. Я проглотила ломоть хлеба, фрукты, кофе, стакан воды. Посмотрела на Андреа. Книги, которые он притащил за собой на кухню, нетронутый кофе, его молчание и устремленный на меня взгляд вынудили меня заторопиться. Я поднялась, но он не сдвинулся с места. Я взяла сигарету.
— Привет от Федерико, — сказала я.
Андреа тоже встал.
— Ты с ним виделась?
— Мы проговорили ночь.
— Проговорили!
— Впрочем, о себе он почти не говорил. Ты бы позвонил ему.
— Много куришь?
— Нормально.
— Тебе вредно для голоса.
— Даже хорошо, что он будет немного хриплый.
— Если ты хочешь вернуться на сцену, то должна думать о своих легких.
— Кто тебе сказал, что я этого хочу?
— Твоя мать.
— Ты с ней виделся?
— Да. Но мы и с тобой, помнится, говорили на эту тему. Ты зря расходуешь силы, никто не видит, какая ты красивая, особенно вот так, без макияжа…
— Брось, никогда я не была красивой.
— Ладно, не буду спорить. Но вот талантливая — это уж точно, ты была просто замечательной актрисой.
Была да сплыла! Я не ответила.
Прежде, чем уйти, я проверила автоответчик: на пленке еще оставалось много места.
Мы спускались по лестнице молча, каждый из нас уже погрузился в свои мысли; он шел впереди, с книгами, слегка ссутулившись, какой-то деревянной, неритмичной походкой.
Наконец-то небо перестало напоминать шкалу серых тонов на экране старого телевизора и покрылось великолепными облаками, такими низкими, что они буквально опускались на реку и прямо на глазах становились все более мрачными. Они предвещали то, чего все так ждали, но и эти посулы уже давно воспринимались как весьма впечатляющее надувательство.
Было почти десять; через четыре часа начинается дубляж.
