В студенческие годы приезжал сюда лишь однажды — на похороны бабушки. Теперь Василий геолог, колесит по всей стране, а все же нет-нет да и заглянет в родные края. Тянет его к тихой речке с кудрявыми ветлами, клонящимися к воде, к темному лесу с целыми полянами несобранных боровиков, к васильковому буйству, которому теперь уже не мешают всходы злаков. Тянет к той памяти солнечного детства, когда еще не было никаких обязанностей, не было прошлого, а было только одно будущее — прекрасное, полное удач и необыкновенных открытий. Когда профессия геолога рисовалась ему необъятной россыпью удивительных находок…
Во все времена дом славился своим гостеприимством. Пеклись пышные, пахучие караваи хлеба, сбивалось из сливок масло, настаивался березовый квас. При жизни бабушки здесь было полно всякого люда: старики и старухи, знакомые и незнакомые, просто «захожие». Особенно запомнился Василию один старик. Ходил он всегда в широкой, из белого холста, рубашке навыпуск, подпоясанной веревочкой, в светлых парусиновых брюках. Борода — до пояса, белая, как молоко. Седые, до искрящейся белизны, волосы, густые седые брови, седые усы — лица почти не видно, только нос торчит. Весь он был такой белоснежный, что Василию казалось: снеговик по дому двигается. И длинный красный нос усиливал это сходство. На селе звали его «Дед Форей». Бабушка называла «Божьим старцем». Прожил божий старец у них целую зиму, а летом пошел дальше.
Бабушка тогда поставила свечку под образа, рядом с букетиком ивана-да-марьи… Был в семье у них такой обычай — не помнит Василий, кем и заведенный: то ли матерью его бабки, то ли бабкой его бабки, то ли еще более древними поколениями. Обычай был такой: за каждым членом их семьи был закреплен свой цветок. У Василия это был василек, у Анюты — анютины глазки, у матери их, Марии — иван-да-марья. Когда же она вышла замуж за Ивана, цветок приобрел полную силу, став символом нерушимости их счастливого союза. Чаще всего цвет соответствовал имени, подбирался по сходству. Букетик из таких цветов — свежих или засушенных, в зависимости от сезона, — ставился каждому у изголовья, а когда он (или она) уезжал, — в светелку под образа. После благополучного возвращения «блудного сына» (или дочери) букетик возвращался к изголовью…
Бывала в доме публика и помоложе, в основном знакомые родителей из Солнечнодара. Но долго они не задерживались. Правда, одна учительница с маленькой дочкой приезжала почти каждое лето, а иногда и зимой. У девочки было слабое горло, она постоянно болела ангинами, и мать возлагала большие надежды на целебный деревенский воздух. Девочку звали, как и его сестру, Анютой. Прозвали эту Анюту «Капелькой» — за малый рост и за ее любимое словечко («Дай капельку молока». «Замерзла?» «Капельку»). Была она действительно очень маленькой и хиленькой. Тихо играла в каком-нибудь уголке со своей куклой Моргушей (кукла была с закрывающимися глазами). Василий, наверное, и не запомнил бы Нюту-капельку, если бы не один случай.
