В Париже я пробыла всего семнадцать дней и не хотела видеть никого, за исключением Дидро[104]. Я посещала церкви и монастыри, где можно было видеть статуи, картины и памятники. Я была и в мастерских знаменитых художников, и в театре, где занимала место в райке. Скромное черное платье, такая же шаль и самая простая прическа скрывали меня от любопытных глаз.
Однажды Дидро сидел со мной вдвоем; мне доложили о приезде госпож Неккер и Жоффрен[105], Дидро поспешно приказал слуге их не принимать.
— Но я познакомилась с m-me Неккер еще в Спа, — ответила я, — a m-me Жоффрен находится в переписке с императрицей; следовательно, знакомство с ней не может мне повредить.
— Вам остается пробыть в Париже девять или десять дней, — ответил Дидро, — следовательно, вы успеете их видеть всего два-три раза; они вас не поймут, а я терпеть не могу богохульства над моими идолами. Если бы вы оставались здесь два месяца, я с радостью приветствовал бы ваше знакомство с m-me Жоффрен, — она добрая женщина, но так как она одна из первых кумушек Парижа, то мне не хочется, чтобы она с вами знакомилась кое-как.
Я велела сказать двум дамам, что больна и не могу их принять. Однако на следующий день я получила очень лестную записку от m-me Неккер, в которой она уверяла, что m-me Жоффрен не может примириться с мыслью, что, будучи в одном городе со мной, не увидит меня, что она имеет обо мне высокое мнение, что она будет в отчаянии, если со мною не познакомится. Я ответила, что, желая сохранить их лестное и вполне не заслуженное мнение обо мне, я не могу показаться в своем болезненном состоянии, когда я совершенно не была бы в силах оправдать его, и потому должна отказать себе в удовольствии их видеть и прошу принять выражения моего искреннего сожаления. Вследствие этого мне в этот день пришлось просидеть дома. Обыкновенно же я выходила из дому в восемь и до трех пополудни разъезжала по городу, затем останавливалась у подъезда Дидро; он садился в мою карету, я везла его к себе обедать, и наши беседы с ним длились иногда до двух-трех часов ночи.
Однажды разговор коснулся рабства наших крестьян.
— У меня душа не деспотична, — ответила я, — следовательно, вы можете мне верить. Я установила в моем орловском имении такое управление, которое сделало крестьян счастливыми и богатыми и ограждает их от ограбления и притеснений мелких чиновников. Благосостояние наших крестьян увеличивает и наши доходы; следовательно, надо быть сумасшедшим, чтобы самому иссушить источник собственных доходов. Дворяне служат посредниками между крестьянами и казной, и в их интересах защищать их от алчности губернаторов и воевод.
