— Царь?
— Царь. А того не хочет знать, что во истории пишется. Когда пришла в царствующий град Москву из Царя-града царевна Софья к великому князю Ивану Васильевичу, а с нею пришел из Рима от папы посол и нес перед собою крыж, великий князь Иван Васильевич и преосвященный Филипп, митрополит Московский и всея Руси, и весь освященный собор, и царский синклит, и весь московский народ с тем крыжом к царствующему граду Москве подступиться не дали.
— Скажи, все знаешь. Учен.
— И тебе бы надо. Знать, за что стоишь. А еще и вот. В старых книгах писалось Исус, а в новых книгах выходу Никона патриарха против прежнего написано с приложением излишния буквы: Иисус. А нам не только страшно так в молитве сказать, страшно даже и помыслить об этом.
— От одной буквы и такой страх.
Федка нахмурился.
— Ну, ну, воин, не хмурься. Авось не испугаюсь. Скажи еще вот. Почему ты про то, что спрашиваю, вроде как по писаному говоришь?
— По писаному и есть. Наизусть с писаного выучил. Как окончится война наша, пойду в монахи. Раньше думал: отбуду свое по обету, уйду в мир, а теперь вижу — лучше в монахи.
— Двумя перстами, об осьми концах, крыж, — повторял казак. — А слыхал ты, что есть и бояре и дворяне, которые за то же?
— Значит, и те в праведной вере.
— В праведной, — процедил сквозь зубы казак. — А царь чтит ныне крыж?
— Да, царь.
— Стало быть, ты с крестом праведным против кого?
Федкa от неожиданности захлопал глазами.
— Задачу задал? — спросил казак.
Федка ответил зло:
— А почему он чтит крыж?
— А вот ты побывай у него да спроси. Посадит он тебя рядом, потолкуете вы по душам, да таково ласково тебе все и пояснит.
— Посадит…
— Ого! Монах! Монах! Злобиться-то монаху! Теперь вот что еще скажи: за что твоя молитва праведная от двух перстов?
— Как за что. За правду.
— А что правда?
— Как что…
— Так она перед тобой и сияет необоримая, или, может, поискать ее когда нужно? В миру-то, посередь людей.
Федор не отвечал.
— Нет ли и кривды?
— Бывает…
— Малость пособлю тебе. Ты откуда?
— С Двины я, с Курострова.
— А подале того на полдень бывал?
— Не случалось.
— Много земли в ту сторону лежит, много. Вот про бояр да дворян только что речь была.
— Слыхал. И сюда, в Соловки, приходили на богомолье.
— Какие они?
— А будто как и мы.
— Смиряются духом.
И вдруг казак добавил злобно:
— Надел волк овечью шкуру.
— Не любишь ты их.
Казак развязал кушак, повернулся спиной к Федке, высоко на плечи поднял рубаху.
— Вот это ты видел?
По обнаженной спине шли мясистые рубцы, краснели тяжи, стянувшие пробитую до мяса кожу.
