Мать и доктор смотрели на меня в ожидании. Я постарался взять себя в руки, мои губы тряслись, голос дрожал, но я прошептал:
-Они вряд ли успеют..
Мать затрясла головой и заревела с еще большей силой. Это подстегнуло меня.
-Проведите прямое переливание!
Доктор уставился на меня во все глаза:
-Это невозможно! Это запрещено! Это..
Я так и знал. Мой врач предупреждал меня, что за это никто не захочет браться, но я был настроен решительно. Чего бы мне это не стоило, я заставлю, раз это единственное, что можно сейчас сделать.
-Заткнись ! Если это последний шанс, то ты проведешь это гребанное переливание, иначе клянусь, я тебя уничтожу, мне наср*ть честное слово!
Он все еще качал головой. И я надавил на главное:
У тебя есть дети, жена? – я подходил к доктору все ближе, он в ужасе смотрел на меня и бледнел с каждым словом.
-Вам нужно успокоительное...
-Мне нужно, чтобы ты провел переливание, я заплачу сколько угодно! Ты это сделаешь, иначе ты будешь на пару со мной оплакивать...
Доктор часто дышал, он нервно сглотнул и прошептал:
-Оно не дает никаких гарантий, оно опасно для жизни, к тому же это однозначно, что ваша жена вряд ли выживет после переливания, ей оно нужнее. Ваш сын у него сейчас последние минуты возможно, поэтому в переливании не будет никакого смысла! И ваша жена сразу же умрет, если я ....
-Ей и проведешь!
После этого в палате воцарилась гробовая тишина. Я словно сам себе вынес приговор. Я не видел перед собой ничего, на меня с ужасом смотрели две пары глаз, я и сам заглядывал внутрь себя с ужасом, я пытался найти объяснение своему решению, но я не находил его. То, что доктор сказал, будто ей это чертово переливание нужнее, что у Мэтти в любом случае нет никаких шансов-это не было для меня ни оправданием, ни объяснением. Где –то там голос разума шептал, что все значительно глубже, все иначе.
-Скажите...доктор, у моего сына будет ...хоть какой-то шанс ? Есть ли хоть какая-то надежда на то, что он сможет .. что он будет еще жить, когда прибудет помощь из Лондона?
Врач побледнел, но глаз не отвел, а потом тихо сказал:
-Надежда есть всегда...
Но мне стало все ясно, я задохнулся, закусил кулак, чтобы сдержать рвущийся вопль.
-Я проведу операцию, потому что... я просто это сделаю! Это не законно, запрещено, но я сделаю, это хоть что-то...
После этих слов он вышел из палаты. Я повернулся к матери, она больше не рыдала, слезы беззвучно катились по ее щекам. Она медленно подошла ко мне, а потом мою щеку обожгла пощечина. Я не дернулся, смотрел ей в глаза и не отводил. Мне не в чем было каяться, не в чем было меня упрекнуть, разве, что я ни разу не колебался в своем решении. Но эта пощечина означала лишь знание того, что даже если бы у меня был выбор, я выбрал бы Анну. Только ее. Мать это знала, она это читала по моим глазам. А я читал в ее. Ей хотелось заорать мне в лицо -как нужно любить женщину, чтобы пожертвовать ради нее сыном?! Кем нужно быть?!
