Он любил взбираться по склонам и, следовательно, я тоже. Он выбирал склоны самые крутые. Его бренное тело разлагалось на два равных сегмента. Равных потому, что нижняя часть его туловища была укорочена ввиду проседающих колен. При каждом втором шаге он мел головой землю. Откуда у него такие вкусы, мне неизвестно. От любви ли к земле и к тысячам ароматов и оттенков цветов. Или, грубее, от требований анатомического строения. Он никогда не поднимал этого вопроса. Вершина достигнута, увы, приходится спускаться.
Для того чтобы изредка наслаждаться видом неба, он пользовался круглым зеркальцем. Увлажнив его своим дыханием и протерев об икру, он принимался искать созвездия. «Поймал!» – восклицал он, говоря о Лире или Лебеде. И часто добавлял, что в небе ничего нет.
Тем не менее мы находились не в горах. Время от времени на горизонте можно было рассмотреть море, уровень которого, как мне казалось, превосходил наш. Находились ли мы на дне огромного испарившегося или ушедшего в почву озера? Этот вопрос никогда не приходил мне в голову.
Так или иначе, но мы часто преодолевали напоминающие сахарные головы холмы высотой в сотню метров. Увы, мне то и дело виделся на горизонте один из них. Случалось и так, что вместо того чтобы удаляться от одного из них, мы вновь поднимались по его склону.
Я говорю о нашем последнем десятилетии, заключенном между двумя упомянутыми событиями. Годы эти покрывают собой те, другие, на которые первые, должно быть, похожи как братья. Этим потонувшим годам и следует вменить мое образование. Так как я не помню ничего нового, произошедшего за те годы, которые я помню. Именно такими рассуждениями я утешаюсь, когда мне приходится окаменеть перед ликом собственной учености.
Место своего бесчестья мне довелось выбрать в непосредственной близости от вершины. Да нет же, это было на равнине посреди великого спокойствия. Стоило мне обернуться, и вот он стоял там, в прямой видимости, в том месте, где его оставили. Любой пустяк указал бы мне на мою ошибку, если таковая имела место. В последующие годы меня не раз посещала мысль, что я, быть может, снова найду его. Там же, где мы расстались, если не где-то еще. Или услышу, как он зовет меня. И одновременно говорит мне, что ему осталось немного. Но рассчитывать на это, пожалуй, не приходилось. Так, мои глаза были почти всегда прикованы к цветам. А у него уже не оставалось голоса. И как если б этого было недостаточно, мне все думалось о том, что ему осталось немного. Так что вскоре мне уже и в голову не приходило на это рассчитывать.
