— Голубушка, берегись ради Бога. Телеграфируй из Москвы и, если устанешь, переночуй.
Третий звонок.
Я высовываюсь в окно, киваю головой, Илья идет по платформе.
— Из Москвы, Ростова, Новороссийска телеграммы. Открытки каждый день. Пожалуйста, берегись, Танюша.
Он понемногу отстает, платформа кончилась, а я вес стою у окна. Скверное настроение охватывает меня все больше и больше. В висках у меня стучит — еще недоставало, чтобы невралгия сделалась! Я поворачиваюсь, чтобы сесть на место. В дверях стоит владелец вещей, лежавших на противоположной сетке.
Он притрагивается к шляпе, я киваю головой и решаю, что это иностранец.
Первую минуту в вагоне я всегда чувствую себя не по себе, мне даже не хочется устроиться поудобнее. Я смотрю в окно на мелькающие мимо меня «остатки столицы»: фабричные трубы, заборы, станционные здания — и злюсь — у меня всякое волнение и огорчение переходит в злость. Ведь я и плачу-то только от злости да еще от умиления, как это ни странно.
Если такое мое настроение продолжится до самого моего прибытия к милым родственникам, прощай, мои стратегические планы — я не сумею внушить к себе симпатии. Лицо мое делается ужасно злым в такие минуты. Даже Илья мне говорит:
— Танюша, какая ты сейчас некрасивая, А он считает меня чуть не красавицей.
Должно быть, у меня теперь ужасная физиономия — хорошо, что никто не видит. Ах, да, сосед… Я взглядываю на него. Он устроился в углу и читает книгу в желтой обложке. Зрение у меня хорошее — это Бодлер.
От нечего делать я начинаю рассматривать своего спутника.
Ну, конечно, иностранец. Манера одеваться, причесываться — все не русское. Элегантно и просто.
Лицо не правильное, но очень красивое. Прекрасный лоб с выдающейся линией густых бархатных, слегка сходящихся бровей, прямой, тупой, даже как будто немного вздернутый, нос, рот нежный, нижняя губа чуть-чуть короче, а подбородок широкий и сильно выдающийся. Какие удивительные ресницы! Глаза опущены, но они, верно, хороши.
Жаль, что нет камеры, — можно бы было незаметно щелкнуть. Лицо это пригодилось бы для картины.
Сколько ему может быть лет? Эти гладко бритые лица обманчивы, но, наверное, не меньше тридцати. В юности на щеках были ямочки, около глаз легкие морщинки… Наверное, тридцать, а впрочем, может быть, сильно пожил малый.
Экая гущина волос, гладко причесанных и разделенных сбоку ровным пробором. Над лбом одна прядь лежит немного выше. Волосы черные, с красноватым отливом и ужасно блестящие — верно, напомадился. Воображаю, сколько пыли насядет за дорогу.
