— Только не я, — ласково отвечаю я.
— Ну, вы — особенная.
— Нет, я нисколько не особенная и терпеть не могу, когда меня подозревают в желании оригинальничать.
Мой тон сразу переходит в резкий.
— Боже мой, Татьяна Александровна, да разве я сказал что-нибудь подобное! — восклицает он.
— Да нашли же вы во мне какие-то особенности, — говорю я, пристально всматриваясь в полупрозрачную светотень, падающую от тонкого, белого платка на личико молоденькой богомолки.
— Ах, да вы не поняли меня! Я хотел сказать, что вы не такая, как другие…
— А хуже?
— Да нет.
— Я лучше всех?
— Ах, какая вы… не в этом дело… а…
— Ну, запутались! — смеюсь я.
— Да вы хоть кого запутаете, — говорит он полусердито, берет и начинает перелистывать мой альбом.
Мы молчим. Старшие богомолки клюют носом, а девушка смотрит вдаль большими, грустными глазами.
Какое милое личико! Из-под белого платка по спине висит тяжелая русая коса, маленький ротик полуоткрыт… О чем она думает? Какое сочетание грусти и интереса к окружающему! Если бы я была мужчиной, я бы не влюбилась в эту девушку, но хотела бы ее иметь сестрой или дочерью. Это, наверное, одно из тех существ, около которых так тепло и уютно жить…
— Вот знакомое лицо! — восклицает Сидоренко.
Я оборачиваюсь к нему и вижу, что он смотрит на набросок, сделанный с «того».
Я вздрагиваю, как от испуга, и молчу, боясь, что мой голос дрогнет.
— Кто это? — спрашивает Сидоренко, подавая мне альбом.
Я заглядываю и равнодушно говорю:
— А, это я ехала с ним до Москвы — какой-то англичанин, я забыла фамилию.
— Старк!
Я ставлю такую кляксу на лицо третьей богомолки, что, если бы мой собеседник что-нибудь понимал в живописи, он обратил бы внимание на это. Но он не замечает, и я, собравшись с духом, отвечаю:
— Старк? Да, кажется, так. А откуда вы его знаете?
— Я познакомился с ним года три тому назад здесь, на Кавказе, у директора Т-ских заводов. Старк — представитель какой-то крупной торговой фирмы — скупает дорогие сорта дерева и отправляет во Францию. Он умный малый и веселый собеседник. Когда я ездил в прошлом году в Париж, я даже останавливался у него.
— Вы подружились?
— Как вам сказать — мы приятели. Друзьями мы не могли быть — мы расходились с ним во многом.
— В чем особенно?
— Как вам сказать… да почти во всем, а больше всего в политике и в вопросе «о женщинах» или «в женском вопросе», как хотите, — улыбается Сидоренко.
— В женском вопросе? А вы им интересуетесь?
— Как вам сказать, я совершенно не сторонник равноправия женщин, но я их уважаю, а Старк, напротив, требует для женщин всех прав, а сам смотрит на них, как на какой-нибудь хлам. Тогда, в Париже, мы кутили. Что говорить, вели себя «по-кавалерски», но меня всегда возмущало его отношение к женщинам: он брал их походя, сейчас же бросал. Правда, это все были продажные женщины, но он не лучшего мнения и о порядочных. Один раз мы возвращались с одного вечера в знакомом семействе, и я, восхищаясь одной, очень милой девушкой, спросил: неужели он не заметил ее внимания к нему? Он пожал плечами и говорит мне; «Я никогда не завожу интриг с девушками и порядочными женщинами. Са pleure!»
