«Завтра расспрошу непременно», – решала Софья Аркадьевна. Но как-то так получалось, что их чаепитие вновь начиналось с вопроса Августины, и Софья Аркадьевна погружалась в воспоминания…
Неделю к ним прибывали и прибывали раненые. С утра до ночи весь персонал госпиталя был на ногах. Асе приходилось кормить тяжелораненых, разносить кашу лежачим. Бесконечно на кухне кипел огромный чайник. Постоянно кто-то просил есть, пить, стонал от боли, бредил. Добираясь до подушки, Ася падала без сил, и у нее перед глазами мелькали искаженные болью лица, искалеченные конечности, ужасающие гноящиеся раны. И только под утро, в свежем раннем сне, к ней приходил Лев. Он приходил как хозяин, обнимал ее властно, и во сне она принадлежала ему, а он принадлежал ей. Он проступал сквозь ужасы чужих страданий и заставлял страдать ее, просыпаясь, горько плакать в подушку утром. Зачем ты снишься? Не смей сниться! Ушел, так уходи совсем!
В утренние часы, когда Ася с трудом поднимала свое непослушное, разбитое усталостью тело, она радовалась, что сейчас пойдет туда, где не будет минуты свободной, чтобы думать о нем и страдать. Там, внизу, она не принадлежала себе, она распинала себя сама, чтобы смыть грех. Чтобы иметь право прямо смотреть в глаза тому, кому привыкла молиться с детства.
Ася дождалась Марусю, с рук на руки передала ей сонного сынишку, оделась и спустилась на первый этаж. Доктор Грачев на ходу кивнул ей и попросил:
– Асенька, помогите мне сегодня в сортировочной. С утра прибыла еще машина, битком набитая. Рук не хватает.
Сортировочная была устроена во флигеле. В тесных помещениях лежали вповалку, сидели, стояли раненые. Как только Ася вошла, на нее посыпались просьбы, упреки и вопросы:
– Перевязку сделайте!
– Когда нас накормят? Битый час сидим…
– Воды дайте!
Доктор Грачев отрывисто, по-командному отвечал на вопросы и негромко говорил Асе:
– Этого в перевязочную. Этих на санобработку и кормить. Этого срочно в операционную.
Ася шла позади доктора и записывала фамилии и указания. Ей приходилось ходить среди раненых, выбирая, где можно ступить, перешагивать через людей, носилки, котелки с кашей.
В углу на полу лежал бледный как бумага офицер. Доктор наклонился, взял руку.
– Пульс не прощупывается, – бросил Асе. Она кивнула. Таких случаев было сколько угодно – среди живых с прибывших подвод частенько снимали и мертвых.
– Его бы убрать, доктор, помирает ведь, – сказал солдат, рядом на полу пьющий из жестяной кружки перепревший мутный чай. – Тут живым негде.
