- Ты о себе лучше подумай, - нахмурился Николай. - Недоволен я тобой, Голицын. Не такого я от тебя ждал.
Слезы наполнили уголки теплых светло-карих глаз.
- Если так, государь, если я... - голос прервался, огромным усилием воли юноша проглотил слезный ком, пытаясь скрыть недостойную мужчины и воина слабость. - Нет мне пощады... Накажите меня, ваше величество, без всякого снисхождения.
Николай любил трепет. Не подобострастие, а изнутри, из живота идущую растерянность перед величием, воплощенным в его особе.
- Ладно, ладно, Голицын. Вижу твое раскаяние. И верю, что из тебя еще сделают хорошего человека.
Николай повернулся и пошел прочь, прямой, будто кол проглотил, в натянутых чуть не вразрыв лосинах и высоченных сочно ступающих сапогах.
"Экая дубина! - думал Юрка. - Ишь, следствие учредил, как над теми... Сам взялся допрашивать и позволил двум мальчишкам обвести себя вокруг пальца. А мы и сговориться толком не успели. Я наугад лепил, и все - в точку. Знал, каков графчик ни на есть, товарища сроду не выдаст. "А нам донесли о заправской дуэли", - передразнил он голос Николая. - А как же те?.. - резанула мысль. - Как же они оплошали! Зрелые люди, светлые головы, с идеей, с жизненным опытом, и поддались такому дурню!.. Наивные они были, доверчивые, как дети. Разве не детская это мысль: совершить переворот под Константина и жену его Конституцию! Поверить трудно!.. А ведь было, все было, и виселица была, и Нерчинский острог..."
- Коль славен наш господь в Сионе!.. - попробовал запеть Юрка, чтоб перебить тягостные мысли, и словно поперхнулся гимном. - Плыви, моя гондола, озарена луной!.. - нет, баркарола тоже не пошла.
Не было в нем музыки и не будет, пока он не выплюнет из себя обожаемого монарха. "Пропади все пропадом! - решил он. - Пойду к девкам".
Поскольку занятия были в самом разгаре, пришлось спуститься по водосточной трубе во двор, пересечь его, хоронясь за подстриженными деревьями, перелезть через забор с риском нарваться на прохожего офицера, но бог милостив - он уже на Садовой, отсюда до девок рукой подать, за углом, против Апраксина рынка.
...В свою очередь Николай, уже покинув Пажеский корпус, ощутил неприятный осадок от разговора с кадетом. Вроде все было как надо. Невиновность Голицына - вне сомнения, раскаяние в мелких прегрешениях - до слез искренне; собою Николай был тоже доволен: он быстро установил истину, отмел очередную глупую сплетню, держал себя строго и отечески, как и подобает государю с будущим защитником отечества. И все же что-то ему мешало. Что?.. Ответ ускользал, и Николай вдруг решил, что надо удовлетворить ходатайство генерал-лейтенанта Дубельта об увеличении штата тайной полиции еще на семьдесят человек. В чем, в чем, а в сыскном деле нельзя скаредничать. И тут умный, радетельный Леонтий Васильевич сплоховал: увеличить штат надо не на семьдесят, а на сто человек! И, представив себе удивленно-обрадованно-смущенное лицо Дубельта, когда он увидит царскую резолюцию, Николай обрел хорошее настроение. Не надо ждать дурного от добрых и наивных великанов; их производят на свет для единственного боя, в котором им предназначено сложить голову за бога, царя и отечество. А один убитый это даром потраченная врагом пуля, - народу в России все равно хоть завались. Окончательно успокоившись насчет Голицына и даже возлюбив его, Николай решил навестить фрейлину Корсакову, простудившуюся на балу у князя Юсупова...
