Конец дня показался мне несносно длинен.
Наконец, настала ночь, мы в карете; остановились в некотором расстоянии от госпиталя. Нам пришлось ждать недолго, и мы увидели что идет Манон в сопровождении своего проводника. Дверца была открыта, и они оба тотчас же сели в карету; я приняла, в объятия мою дорогую любовницу. Она дрожала, как лист. Извозчик спросил, куда ехать.
Поезжай на край света, – сказал я ему, – и завези меня туда, где меня никогда не разлучат с Манон.
Эта выходка, от которой я не мог сдержаться, чуть было не поставила его в досадное затруднение. Извозчик раздумался над моим восклицанием; и когда я затем назвал улицу, куда следовало ехать, то он ответил, что боится, как бы я не впутал, его в скверное дело; что он прекрасно видит, что этот красивый молодой человек, по имени Манон, девица, которую я увожу из госпиталя, и что ему нет никакой чести погибнуть из-за моей любви.
Совестливость этого бездельника проистекала из желанья сорвать с меня за карету. Мы были слишком близко от госпиталя, и хорохориться было нельзя.
Молчи, – сказал я ему; – ты заработаешь целый луидор.
После этого, он помог бы мне поджечь госпиталь.
Мы подъехали к дому, где жал Леско. Было уже поздно, и г. де-Т. вышел из кареты по дороге, пообещав повидаться с нами завтра. С нами остался только служитель.
Я держал Манон, в объятиях и так, прижал к себе, что в карете; мы занимали всего одно место. Она плакала от, радости, и я чувствовал, как ее слезы смачивали мое лицо.
Но когда пришлось выходить из кареты у дверей Леско, у меня вышло новое столкновение с извозчиком, повлекшее за собой печальные последствия. Я раскаивался в том, что пообещал ему луидор, не только потому, что плата оказывалась чрезмерной, но и по другой, более внушительной причине, именно по невозможности заплатить. Я велел позвать Леско. Он сошел к двери; я сказал ему на ухо, в каком нахожусь затруднении. Нрав у него был горячий и он не привык церемонится с извозчиками; он мне отмечал, что я смеюсь над ним.
Что, луидор? – добавил он; – двадцать палок этому бездельнику.
Напрасно я кротко увещевал его, что он нас погубит. Он вырвал у меня палку, в намерении отколотить извозчика. Тот, вероятно, уже побывал не раз в руках у лейб-гвардейцев или мушкетеров, а потому со страху погнал лошадей, крикнув, что я надул его, и что он это попомнит. Напрасно я кричал ему, чтоб он остановился. Его бегство причинило мне великое беспокойство; я не сомневался, что он пожалуется комиссару.
