Послушайте, Манон, – отвечал я, обнимая ее, – я больше не могу скрывать от вас, что сердце мое в смертельной горести. Я не стану теперь говорить о тревоге, в которую повергло меня ваше непредвиденное бегство, ни о жестокости, с какой вы бросили меня, не сказав мне и слова в утешение, ваша прелесть заставила бы забыть меня о том. Но разве вы думаете, что я без вздохов и слез, – продолжил я, – причем у меня на глазах показались слезы, – могу подумать о той печальной и несчастной жизни, которую вы принуждаете меня вести в этом доме? Устраним и мое происхождение, и мою честь; эти доводы слишком слабы, чтоб соперничать с такою, как моя, любовь, но самая любовь… или вы полагаете, что она не стонет, видя, как она дурно вознаграждается, или верней, как сурово обходится с нею неблагодарная и жестокая любовница?..
Она прервала меня.
Послушайте, кавалер, – сказала она, – зачем мучить меня упреками, которые в ваших устах терзают мне сердце? Я вижу, что оскорбляет вас. Я надеялась, что вы согласитесь на составленный мною план, ради того, чтоб немного поправить наши обстоятельства, и я стала приводить его в исполнение, не говоря вам ни слова, из желания пощадить вашу деликатность; но вы его не одобряете, и я от него отказываюсь.
Она добавила, что просит меня быть снисходительным только на сегодня; что она уже получила двести пистолей от своего старого любовника и что вечером он обещал принести ей жемчужное ожерелье и другие драгоценности, а сверх того половину условленного годичного содержания.
– Дайте мне только взять от него подарки, – сказала она мне; – клянусь, он не может похвалиться, будто получил что-нибудь от меня, потому что я доселе откладывала все до возвращения в город. Правда, он более миллиона раз поцеловал мне ручки, и справедливость требует, чтоб он заплатил за это удовольствие, а принимая во внимание его богатство и года, пять или шесть тысяч франков право не дорого.
Ее решение было для меня приятнее надежды получить пять тысяч франков. Я имел, возможность узнать, что в моем сердце еще не вполне исчезло чувство чести: оно радовалось, что удалось избегнуть позора. Но я был рожден для кратких радостей и долгих страданий. Фортуна меня извлекала из одной пропасти единственно для того, чтоб повергнуть в другую. Когда я тысячью ласк доказал Манон, как меня осчастливила эта перемена, я сказал, ей, что следует сообщить о ней г. Леско, дабы мы сообща могли принять меры. Он сначала поворчал, но четыре, или пять тысяч ливров, наличными легко наставили его войти в наши виды. Было решено, что мы все втроем будем ужинать с г. де-Ж. М., и по двум причинам: во-первых, чтоб позабавиться милой сценой, когда меня будут выдавать за школяра, брата Манон; во-вторых, чтоб помешать старому развратнику слишком развернуться перед моей любовницей, – на что он полагает будто имеет право, столь щедро заплатив вперед. Мы с Леско должны были удалиться, когда он пойдет в комнату, где будет намереваться провести ночь; а Манон, вместо того, чтоб следовать за ним, обещала нам выйти. Леско взял на себя труд позаботиться о том, чтоб карета ждала нас у ворот.
