Какое-то время он любовался ею – очень чисто и целомудренно любовался: так на женщин не смотрят, не видя ни лица, ни тела, так смотрят на иконы, замечая лишь одно сияние, свет вокруг чела, – и потом смутился страшно, точно подглядел что-то недозволенное.
А она ходила по двору, качалась на детских качелях, ладонями касалась деревьев, их коричневой морщинистой коры касалась розовыми ладошками своими. И не догадывалась ни о чем, и не замечала ничего, даже собственного сияния пока не замечала. (Если б можно было стать деревом!)
Старик так разволновался, что заставил себя отойти от окна. Постоял возле стола, покрутил ручку приемника. Приемник побулькал немного и стал выдавать последние новости.
Как странно – он, Михаил Рубцов, совершенно никакого отношения не имеет к этим новостям, и он никогда больше ничего в этом мире не изменит. Раньше – мог, да, тяжелыми сапогами ходил по Европе, давил нечисть всякую, а теперь – все. Он старик. Он даже не имеет права глядеть на девушку за окном. Его время кончилось.
После новостей радио разразилось рекламой, потом еще побулькало немного и вдруг сказало нечто, чего старик как будто уже давно ждал.
Не ослышался ли? Нет. Так и есть:
– …исполняет Давид Миркин. Запись из фондов радио.
Мгновение спустя нежнейшая, чистейшая гармония разлилась по комнате, вместо солнца осветила темные углы. И вот уже за окном, обвитым кудрявым плющом, над зеленым лугом полетели пчелы, теребя махровые шарики клевера, торжественно и тихо поплыли облака, а навстречу юному милому мальчику Мише Рубцову бежала она – среди зелени и сини, в гудении пчел, – она, вечная весна, юная регулировщица. Со светлыми кудрями над светлым лбом, с лицом Вики, внучки Устинова. Виктории.
Сбылось. Он, Миша Рубцов, нашел ее. Вновь увидел въявь, живой и прекрасной.
Старик подошел к радио. Додик играл хорошо, в этот раз на скрипке, на своем «главном» инструменте, и ему подпевали тысяча других голосов. А еще в этот раз он не сбивался, не кричал проклятия. Простил «им» окончательно?
Бедный Додик умер лет десять назад – теперь уж не спросишь его. Старик с такой любовью представил его – кудрявого, нескладного, темпераментного, – что вдруг стал бережно протирать радиоприемник, не зная, как еще выразить свои чувства.
– Ну и что, – сказал он, глядя в темноту за окном, – я тоже простил.
Следующим утром Гуля заглянула в комнату к Михаилу Ивановичу и нашла старика мертвым.
Через сутки приехал из Питера сын Рубцова с внуком – парнишкой лет восемнадцати.
