— Уже давно встало солнце. А ты всё ещё спишь.
Вайми смущённо опустил голову. Он всегда просыпался, едва начинало светать. Но эта первая ночь в родном доме — первая после всех этих ужасов… он просто должен был выспаться. Именно тут, на мягкой, свежей травяной постели. Сейчас он стал лёгким и сильным.
— Извини.
— Почему? За что?
Он вдруг заметил, что Лина раскрасила себя для любви — чего не успела вчера. Её тугие груди покрывали тонко выписанные цветы. На лбу, над бровями, нарисован третий цветок, поменьше, внизу живота — небольшое мохнатое солнце. Вайми усмехнулся и мягко притянул подругу к себе, провёл чуткими губами по опущенным, подрагивающим ресницам, неторопливо и старательно целуя её…
……………………………………………………………………………………….
Они замерли, влажные, часто дыша. Вайми с минуту лежал неподвижно, потом повернулся. Лина сидела рядом, глядя на него.
— Извини, — повторил он. — Я ничего не мог с собой сделать. Ты такая красивая…
— Это естественная реакция для мальчика.
— Нет. Не естественная. Естественная — это когда всё кажется правильным. А я… То есть, когда я делаю тебе хорошо… мне очень это нравится. А когда я… когда хорошо мне, я чувствую себя виноватым.
— И мне нравится… делать тебе хорошо. А когда я… я тоже… но что ещё мы можем делать?
— Есть что-то ещё. О чём мы не знаем.
— Что?
— Мы с тобой любим друг друга, но этого, наверное, мало. Или мы просто что-то делаем неправильно.
— Что? Что тебе не нравится?
— Я… я не знаю. Когда я говорю с тобой, мне хочется тобой обладать. Когда обладаю — кажется, что лучше говорить с тобой о чём-нибудь хорошем. Если бы я знал, чего хотеть… Это что-то… невыразимое. Удовольствие и радость — разные вещи, Лина. Удовольствие только здесь, — он погладил низ живота. — Радость — везде. Наверное, всё дело в этом. Наши самые сильные переживания связаны вовсе не с любовью.
— Расскажи о каком-нибудь из них, — попросила Лина. — Самом приятном, — она осторожно коснулась четырёх рваных шрамов на его левом бедре. — Наши самые сильные переживания редко бывают приятными.
Вайми кивнул. Эти шрамы подарил ему пардус, — он напал внезапно, сзади, так быстро, что юноша не успел даже поднять оружия. Зверь сбил его с ног и начал рвать. Голыми руками Вайми не мог с ним справиться. Лишь когда пардус решил прокусить ему горло, он смог сунуть руки в его пасть и разорвать её. Потом добил зверя кинжалом. В глазах его друзей это могло сойти за подвиг. Но он был один.
Когда он понял, что может умереть, его охватил дикий ужас. Он успел вовремя промыть раны — пока гниль с когтей пардуса не попала в кровь и пока он не ощущал боли в возбуждении боя. Но вот рыться пальцами в ране и сознавать, что это тёплое, скользкое — это ты, твоя плоть… когда боль вернулась, это было лучше. Мучительно, но не так страшно. Естественно. Но самое трудное оказалось — дойти до дома. Проделать почти полный день пути. И притом на ногах, потому что ползти было бы далековато.
