и пенатов;
Вот он, ликуя, стоит на высокой корме, и двойное
Пламя объемлет чело, звездой осененное отчей.
Варварской мощью силен и оружьем пестрым
Антоний,
Бе́рега алой Зари и далеких племен победитель;
В битву привел он Египет, Восток и от края
вселенной
Бактров; с ним приплыла – о нечестье! —
жена-египтянка
(8.678–688)
Однако это не просто битва Августа Цезаря и его адмирала Агриппы с Антонием и его женой Клеопатрой. И не просто битва Италии с Египтом (или даже Запада с Востоком):
Чудища-боги идут и псоглавый Анубис с оружьем
Против Нептуна на бой и Венеры, против Минервы.
(8.698–699)
И вот великий финал в 29 году до н. э.: «… С триумфом тройным вступивший в стены столицы Цезарь» (8.714–715). Имеется в виду триумф Августа как победителя далматинских племен в битве при Акции и в Александрии.
В заключение я вернусь к прежнему вопросу. Когда мы, люди с опытом Просвещения, читаем эти тексты, смотрим на эти артефакты, вглядываемся в руины римской культуры, мы спрашиваем себя: буквально или метафорически понимали римляне имперскую теологию?
Безусловно, это разграничение было им знакомо. Однако римляне, в отличие от нас, редко путали буквальное/метафорическое и реальное/нереальное. К примеру, если бы вы сказали Августу, что его божественность носит метафорический характер, вы, возможно, остались бы в живых. Но если бы вы сказали ему, что она нереальна, не сносить вам головы. Независимо от того, сколь буквально понимались эти титулы Августа, отношение к ним было предельно серьезное. В них видели нечто реальное. И к слову сказать, христиане так относились к титулам Христа. Этого было достаточно.
Посмотрим на вещи таким образом. От Юлия Цезаря у Клеопатры был сын Цезарион. От Марка Антония у нее были дети-близнецы, которых звали Гелиос и Селена. Цезарь был приемным отцом Октавиана, а Антоний был его заклятым врагом. Естественная мысль: после победы Августа детям его врага не жить, а ребенок его обожествленного отца получит защиту.
Однако случилось иначе. Близнецов Август забрал в Рим, где их воспитала Октавия, его сестра и отвергнутая жена Антония. А Цезариона убили: ведь мог быть только один divi filius, сын обожествленного Цезаря. (Интересно, когда киллеры душили Цезариона, пытался ли он возражать: мол, «я – лишь метафора»?)
На всем протяжении книги мы снова и снова видели, как матрица времени, места и ситуации медленно, но верно нивелирует божественную радикальность, возвращая естественный ход вещей. В главах 9-11 мы показали, что это случилось с Иоанном Крестителем и Иисусом из Назарета; в главах 12–14 мы покажем это на примере Павла из Тарса. И мы поймем, «как читать Павлову традицию – и остаться христианином».
