Глаза Ионофана светились уверенностью. Суул неожиданно понял, что рад видеть его таким: решительным, мудрым, убедительным.
Теперь царю казалось, что сын способен править. Не мечом и страхом. И даже не золотом. Но тогда сыну понадобятся преданные люди. Преданные сердца, в которые он сможет вложить свои слова. Свои мысли.
Суул начал сомневаться в решении насчёт Давида. Он отвернулся от сына и подошёл к перилам балкона. Оглядел ночную Гиву. Свой город.
Совершенно неслышно к нему подошла Мельхола. Она опустилась на колени и обняла ноги отца.
– Я люблю его. Не убивай нас, отец.
– Встань, – неожиданно быстро сдался Суул. – Ты спасла ему жизнь. Иди к себе. Я не хочу видеть тебя… сейчас.
Мельхола бросилась целовать руку царя, тот отдёрнул её, и царевна, едва сдерживая слёзы, выскользнула с балкона.
– Подойди, Ионофан.
Сын приблизился к царю, и тот зашептал наследнику на ухо. Так, что не слышали Ахиноа и Мерова, стоявшие за дверями тронного зала.
– Авнер, – царь повысил голос, и Ионофан отошёл в сторону.
С поразительной проворностью к ним подскочил громадного роста военачальник. В боевом облачении, с узнаваемым огнём в глазах. Готовый разорвать любого, на кого укажет господин.
– Что в городе?
– Всё спокойно, мой господин. Ни один пёс не решился поджечь храм Гивы. Воины верят в тебя, господин. Мы пойдём с тобой до конца.
– Тогда слушай приказ.
– Да, господин.
– Люди должны забыть о скинье. Пусть она исчезнет… Когда они отойдут от города подальше… Ты понял меня?[30]
– Да, господин. Мы всё сделаем. Только…
– Что?
– Священники и левиты покинули храм Гивы. Они ушли вслед за Самаэлом. За скиньей. Твой храм опустел.
Суул посмотрел в чернеющее небо и сжал кулаки. Он будто обдумывал что-то, глядя в бездонную темноту. Затем царь произнёс понизившимся, угрожающим голосом, каким обычно объявлял войну:
– Пусть другой отряд отправится в Эн-Дор. Ты знаешь к кому… Старик не захотел освящать мой храм, и это сделает кое-кто другой.
– Слушаюсь, господин.
Ионофан и Авнер поклонились царю. Они поспешил к казармам, собирать отряды.
С неба полился дождь. Его влага пообещала облегчение. Суул перегнулся через перила, чтобы подставить под воду голову – та буквально раскалывалась от напряжения.
«Убейте Давида, сына Ессея, преступника и…» Эти слова, начертанные на листе пергамента, смывались дождём. Зажатый в ладони Суула приказ на глазах терял смысл. Теперь уже не узнать, что было написано после этого «и». Вода сделала работу за само время.
