— Она… Она и на ту похожа, и на другую. Одновременно. А главное, она еще «живее», чем эти. Гораздо «живее».
— Хм… — Старик задумчиво склонил голову, потом сделал круг по комнате. Кажется, пытался унять волнение.
Снова подъехал ко мне. Потребовал:
— А ты уверен? Как именно ты ее видел?
Я пожал плечами:
— Как обычно, у алтаря.
— Да дураку ясно, что у алтаря! Свет какой был? Только от свечей? Или лампу включал еще?
— Только от свечей. Но у нее там столько свечей, что лучше любой люстры. На свечах она не жадничает и обновлять, когда догорают, не ленится…
— Хм… То есть ошибиться ты точно не мог?
Я помотал головой.
Старик вздохнул.
— Хых… — Он задумчиво потер подбородок, затем потер щеку, потер шею сзади. — Значит, мальчишка у нее, говоришь…
— Угу, — подтвердил я. — Мальчишка. Точнее, два. Близнецы.
— Даже два… — задумчиво пробормотал Старик, все глядя на полку с псалтырями для паучих. — Мальчишки, говоришь, да еще два сразу… Н‑да… И далеко ее гнездо в Московскую область?
— Да на самой границе, — с готовностью отозвался я. Даже рукой махнул для убедительности.
— На самой границе… — с сомнением повторил Старик.
— Практически на краю нашей.
Старик тяжело вздохнул.
— Мальчишки, говоришь… — рассеянно проговорил он. Его палец скользил по корешкам псалтырей, лаская металлические узоры.
Это плохое место.
Когда мы выезжали, я был уверен, что все будет хорошо. Когда мы съезжали с трассы, я тешил себя надеждой, что здоровая ярость защитит меня от страха. Я все еще убеждал себя в этом, когда мы ползли через вымершую деревню. Но теперь…
Я почти физически чувствовал темноту вокруг. Ни одного живого огонька. Луны нет — новолуние, сейчас луна вместе с солнцем глубоко под землей. На небе лишь колкие точки звезд, от которых никакого толку. Да и те почти пропали, пока мы шли от деревни, скрылись под невидимыми облаками. С неба сеялись крошечные капельки, холодя кожу.
Тихо‑тихо, только шуршание наших плащей да чавканье листвы под ногами. Днем прошел дождь, лиственный ковер превратился в сочный пружинящий матрац. Воздух плотен от тяжелого запаха прелости.
Я шагал за Виктором, за шумом его шагов. Да еще иногда мелькал изумрудный светлячок — стрелка компаса в его руке.
Только я бы и без компаса здесь не заблудился, хотя и ни черта не видно: я чувствовал, как мы приближались к дому чертовой суки. До него еще далеко, но с каждым шагом все ближе и ближе…
Это плохое место.
И может быть, это чувство вовсе не эхо ее удара, а крик
