– Убил! – схватился за голову я.
Подскочившие Василий Александрович и один из его архаровцев схватили обездвиженное тело профессора и поволокли к машине.
Я опомнился, выскочил из машины, открыл дверь и помог загрузить профессора в машину. Золотой цветок он, даже будучи без сознания, крепко держал под мышкой.
– Забирайте парней и – обратно! – скомандовал дед своим ребятам, запрыгнул в машину, и мы, особо не торопясь, поехали обратно в коттедж с обесчувственным профессором на заднем сиденье.
– Посмотри, дышит? – попросил меня Василий Александрович.
Я пощупал пульс, сердце билось.
– Дышит, – глухо ответил я.
– Цветок на месте? – опять спросил дед, взял из рук профессора сумку и проверил: – На месте! Слава Богу!
Профессор начал подавать признаки жизни, зашевелился и что-то промычал.
– Что, гнида ученая, проснулся? – рявкнул дед. – Что же ты, чмо поганое, делаешь?
Петр Андреевич зашевелил головой и открыл глаза. Он посмотрел на меня пустым, ничего не понимающим взглядом и потрогал челюсть.
– Вот червь, который поедает общество изнутри. В зеркало посмотрись, и ты увидишь его, – продолжал Вася сыпать комплименты в адрес профессора.
– Что вы хотели сделать с Цветком? – спросил я у профессора.
Он молчал, непонимающе озираясь.
– Отвечай, когда тебя спрашивают! – рявкнул Василий Александрович.
Профессор отвернулся, устремив свой взор в окно, иногда потрагивая место удара.
– Ну, сука! – процедил сквозь зубы дед. – Короче, он нам больше не нужен – с собой не возьмем, оставить тоже не можем, он сдаст наши планы. Обществу такая мразь и подавно не нужна, так что никакой ценности в этом мире он больше не предоставляет. Отвезем его на завод. В печке пускай погреется, – дед говорил вполне серьезным тоном, и профессор заерзал на заднем сиденье.
– Может, не стоит? Придумаем, что с ним сделать… – попросил я.
– Ради него еще мозги напрягать?! – резко отозвался Василий Александрович.
– Я вам могу еще чем-то пригодиться… – послышался невнятный просящий голос профессора.
– Ты нам можешь пригодиться только в горах, когда съедим тебя… Да и то – я тухлятину есть не стану… – съязвил дед.
Он был очень заметно зол. Если бы не вел машину, наверное, добавил бы профессору по другой стороне.
Во мне снова проснулась жалость к моему учителю. Но как только я вспомнил о его поступке, она пропала. В моих глазах предательство превратило этого человека в низкое и падшее существо. Но прошлое все же держало: я обернулся, взглянул на своего учителя и снова ощутил чувство жалости к нему. Петр Андреевич смотрел на меня исподлобья, взглядом прося понять его и простить.
